Король-паук
Шрифт:
Королю доставляет удовольствие, объявил герольд, даровать своему любезному брату, из любви, какую он к нему питает, и за неколебимую верность герцога короне, — герцогство Гиень.
Когда герольд приступил к оглашению бесчисленных титулов, привилегий и доходов, отошедших к Карлу, по залу пронёсся шёпот и на многих лицах появилась улыбка изумления. Гиень была в десять раз обширнее и богаче Нормандии. Слышали, как один из знатнейших сеньоров воскликнул: «Так он разорится!» И пока герольд монотонно читал весь этот длинный, длинный список, у многих баронов неспокойно было на сердце, — ведь если король — средоточие всех почестей и привилегий — разоряется, значит,
Людовик, который не сердцем, но умом понимал необходимость собственных действий, лукаво улыбался, взирая на них со своего трона. В общем шарканье и рокоте, продолжавшемся всё время, пока герольд читал манускрипт, немногие расслышали и ещё более немногие обратили внимание на существенную деталь: Карл соглашался в обмен на Гиень возвратить в коронные земли Нормандию.
Нормандия граничила с Бургундией; Гиень же лежала далеко на юге. Получив назад Нормандию, Людовик тем самым вбивал прочный клин между владениями двух своих главных врагов. Он одним ударом отрубил западный рог полумесяца, который угрожающе отсекал от основной территории Франции северные провинции. Карта страны стала выглядеть чуть-чуть лучше.
Позднее той ночью, в королевской часовне, в присутствии матери, чьи глаза были затуманены слезами и отца, чьё суровое лицо светилось гордостью, Жан Леклерк преклонил колени перед принцем де Фуа; и тот, плашмя ударив его по плечу мечом, — в те времена даже в подобных случаях удары были сильнее, — повелел встать сьеру Жану, посвящённому в рыцари. Неплохое начало жизненного пути для сына бастарда, подумал Анри, совсем неплохое.
— Я собираюсь сделать этого мальчугана своим конюшим, — произнёс принц таким тоном, словно дело было уже решено, и огляделся вокруг в ожидании благодарности за столь высокую честь, оказанную Жану, — его моим вторым я. Клянусь Богом, он даже походит на меня внешне! Прошу прощения, госпожа графиня. — Глаза графини сверкали гневом, а лицо Анри приобрело ярко-пурпурный оттенок.
— Было бы великим чудом, — сгладил неловкость Людовик, — если бы смелость слепо не накладывала бы одинакового отпечатка на внешний облик каждого, кто ею отмечен, — и он почёл за благо быстро увести разговор в сторону. Семейное сходство и вправду было слишком заметно, чтобы его безбоязненно обсуждать. Король разобщил своих врагов, теперь ему предстоит разъединить друзей. — Господин де Фуа, у меня есть некоторые планы как относительно кавалера Жана, так и относительно вас. То, что я намерен поручить каждому из вас, разведёт ваши дороги... по крайней мере, на какое-то время. Мне нужен кто-то, кто будет сопровождать королеву и принцессу в их обратном пути из Савойи.
И он многозначительно посмотрел на Жана.
— Ну, раз так, — проворчал принц, — это больше, чем я смог бы предложить. Счастлив за вас, мой мальчик.
— Мне также необходим кто-то, достойный высокого доверия представлять мою особу в Лангедоке. На ком же мне остановить свой выбор, как не на великом принце, который давно уже владеет сердцем этих отделённых провинций. Я хотел бы, чтобы вы немедленно отбыли на юг, если, конечно, ваша рука позволяет...
— Представитель короля?
— Полномочный
— Я благодарю ваше величество за честь и заверяю вас, что сумею управлять южанами.
— Анри, безусловно, захочется отправиться на несколько дней в Мелюн, дабы они там могли лицезреть своего нового графа и принести ему клятву верности. Советую вам вымыть руки после церемонии, Анри, во избежание чесотки и вшей. Чёрт побери, никогда не знаешь, что подхватишь у этих людей! Затем вам следует вернуться на своё место, в арсенал.
Это был поистине утомительный день. Король приветливо кивал головой всем и каждому. Он раздавал улыбки столь щедро, что у него болели щёки.
— Госпожа графиня, господин граф, ваше высочество принц де Фуа, кавалер Жан, я желаю вам спокойной ночи.
Он развернулся на каблуках и оставил их так внезапно, что они едва успели проводить его поклонами.
Его голова раскалывалась от удушливой атмосферы и дыма чадивших свечей в тронном зале. Он смертельно устал, но всё же предвидел, что проведёт бессонную ночь, более мучительную, чем это обычно даже для него. При ярком, казалось, враждебном пламени свечей и факелов, в животной жаре, исходившей от десятков мужских и женских тел, Людовика вдруг прошиб озноб.
Он нашёл Оливье за странным занятием — тот усердно укладывал между простынями королевской кровати большую металлическую грелку с углями.
— Для чего ты это делаешь, Оливье?
— Я нахожу, что это весьма нелишняя и здравая мера, ваше величество. Грелка разгладит складки на простынях, оставленные прачками. К тому же жар убивает клопов, а пары древесного угля очищают воздух.
— В общем, грелка сможет сделать всё, только не нагреть постель, так, что ли?
— Ну, конечно, она также и нагревает постель. Мне показалось, что там, в зале было немного прохладно.
— Ты отлично знаешь, что там все потели от жары.
Цирюльник, который заметил, как его господин слегка дрожал во время церемонии, ничего не ответил, только подвернул край одеяла, чтобы постель хранила тепло, и переложил металлическую грелку под кровать. Король вскоре обнаружил, что и его ночное бельё и его ночной колпак тоже были заботливо согреты. Он не отпустил цирюльника, когда тот собирался удалиться.
— Разведи огонь, Оливье, сядь и поговори со мной.
— Да, о да, ваше величество! — он не привык, чтобы Людовик приглашал его сесть. Через секунду огонь уже потрескивал в камине. Людовику показалось, что даже брёвна нарочно подобраны наиболее сухие и богатые смолой.
— Оливье, иногда ты пугаешь меня. Мне кажется, что ты читаешь мои мысли. Признаюсь, что мне действительно стало немного холодно в тронном зале, хотя я прекрасно понимаю, что там было невыносимо жарко.
Цирюльник открыл было рот, чтобы ответить, но король не дал ему такой возможности:
— Оливье, какой способ сделать меч невидимым ты считаешь наилучшим?
— Если ваше величество предлагает мне философскую задачу, то я должен ответить: отдать его трусу.
— Я никогда не философствую. Я имею в виду то, о чём я спросил, — в буквальном смысле.