Король-паук
Шрифт:
Франция же деятельно углубляла дипломатическую трещину между Дофине и Савойей. Людовик знал о тайном давлении короля на Людовико, верным признаком этого давления было уже го, что выдача приданого Шарлотты внезапно прекратилась.
А затем с северной границы пришла весть о том, что французы укрепляют посты, потом сообщили, что в Лионе собираются войска и, наконец, что сам король присоединился к ним.
— Пока к ним не прибыла артиллерия, мы можем быть спокойны, — сказал дофину Анри.
— Боюсь, она не замедлит к ним прибыть, — мрачно вымолвил Людовик.
На следующий же день гонец прискакал с известием, что Жан Бюро присоединился к королю с целым парком тяжёлых
— Наши орудия ни в чём не уступят королевским, а наши зажигательные ядра превосходят его ядра.
— Генерал Леклерк, вы хотите гражданской войны во Франции?
— Если такова ваша воля, монсеньор.
— Гражданской войны, как в Англии?
— Да, если её хотите вы.
— Не думаю, что я хочу гражданской войны. Кроме того, на этот раз мы, несомненно, потерпим поражение.
— Что вы собираетесь делать?
— Не знаю.
В довершение всего пронёсся слух, — и он не замедлил подтвердиться, — о второй французской армии, которая продвигалась через Арманьяк, постепенно смещаясь к востоку. «Они не оставили нам шанса!» — с горечью восклицал Людовик, но он вынужден был отдать должное замыслу неприятеля. Две грозные армии, закалённые в столетних боях с англичанами, медленно охватывали Дофине с обеих сторон, готовые соединиться в один могучий кулак.
В смятении он с надеждой обратил свои взоры на юг, но король Рене ответил, что ни ему, ни самому Людовику, как князьям Империи, не пристало вовлекать себя в военные действия, не получив повеления от своего сюзерена, Фридриха, который, как вы знаете, никогда не воюет. Кроме того, я отнюдь не склонен обнажать меч против Карла, мужа пусть скверного — моей покойной сестры. И в любом случае мы были бы разбиты. В свою очередь он предлагал Людовику убежище и защиту в Провансе. «Впрочем, я не уверен, что смогу долго укрывать вас». Было очевидно, что лихие дни старого Рене позади, и теперь он с возрастающим страхом следит за передвижениями французских сил.
В один из последних дней августа в Гренобль прибыл бургундский посланец. Герцог Филипп, трезво оценив положение, написал племяннику всего одну фразу: «Людовик, мой мальчик, не валяй дурака».
— Мой дорогой дядюшка не особенно щадит моё самолюбие, — заметил дофин.
— Я предлагал составить письмо в форме двустишия, — несколько дерзко вмешался юный посол, — но, как вы видите, герцог предпочёл собственноручно написать вам.
— Но кто же вы, мой юный друг?
— Я — Филипп де Комин, сьер д’Аржансон, главный секретарь его светлости, вашего дяди Бургундии.
Посол был дерзок и бесстрашно язвителен, но Людовик знал, что при этом он был талантлив и пользовался безграничным доверием герцога Филиппа.
— Вот как. Я представлял вас себе гораздо старше. Что же это было за двустишие?
— Его сочинил не я, монсеньор. Я стараюсь никогда не забывать тот добрый совет, что получил паладин Роланд в роковой день Ронсеваля. Он не последовал ему, и он погиб.
И молодой бургундец произнёс двустишие из «Песни о Роланде» о необходимости быть не только смелым, но и разумным на том старинном языке, который в наши дни очень немногие помнят.
— Я ожидал, что мой дядя станет убеждать меня стоять насмерть и сражаться, не думая о том, чем это может кончиться.
— Ваш дядя Бургундия в полной мере наделён способностью отличать возможное от невозможного, монсеньор, и мечты о славе не затмевают его разума.
— Какой же совет он даёт мне?
— Я получил повеление не возвращаться в Бургундию без вас. Бургундия обильна и благодатна,
— То же самое я могу сказать о Франции, Филипп де Комин. Я подумаю об этом.
Внезапно в Гренобль из Щамбери прискакал на коне сам герцог Людовико с убийственной новостью.
— Если бы у нас осталась хоть малейшая надежда на успех, я не оставил бы вас, — заявил он, — но взгляните на эту императорскую грамоту. Я получил её сегодня из Вены. Гонец очень спешил: золотые императорские двуглавые орлы, которыми расшит его костюм, были в пыли, а лошадь — вся взмылена. Боюсь, нам остаётся только подчиниться.
В своей красивой грамоте, начертанной на пергаменте готическими буквами, Фридрих весьма сожалел о возникшей угрозе столкновения с Францией, строжайше запрещая Савойе вмешиваться, и предлагал Людовико немедленно разорвать союзнические отношения с дофином. Далее следовали благочестивые общие места, в которых трактовалось о богопротивности и противоестественности вражды между отцом и сыном. «Но мы никогда не забываем, — писал император, — о нашем долге по отношению к нашим вассалам», — и предлагал Людовику пристанище в Вене.
— Короля Ладислава он тоже приглашал в Вену, — сухо заметил на это Филипп де Комин, — с вашего позволения, монсеньор, я осмеливаюсь считать, что еда в Бургундии гораздо полезней для пищеварения.
В последнюю неделю августа объединённые французские армии растянулись по берегу Роны от Лиона до Авиньона, готовые к переправе. Наконец пришёл ультиматум. Король Карл требовал, чтобы его сын предстал перед ним и держал ответ по целому списку обвинений. Всё, что успел Людовик сделать в Дофине, представлялось как преступление. Он якобы изменнически вооружил сопредельное государство против Франции. Он нарушил долг сыновнего почитания, женившись без отцовского разрешения. Он замучил своих крестьян непосильным трудом и непомерно завысил corvee. Он незаконно созвал парламент из представителей управляемых им областей. Людовику дали понять, что на него пало даже подозрение в убийстве, поскольку брат Жан, французский эмиссар при дворе дофина, скончался при самых загадочных обстоятельствах. И, наконец, согласно этому неподражаемому документу, дофин объявлялся виновным... в конокрадстве. Людовик предположил, что это последнее обвинение, добавленное явно по личному настоянию его отца и, возможно, даже вызвавшее возражения в совете, было связано с тем, что в ночь его бегства в добровольную ссылку, в ту самую ночь, когда умерла Маргарита, он и Анри ускакали на лошадях из королевской конюшни.
Герцог Людовико получил копию обвинительного листа вместе с письмом на его собственное имя, в котором король угрожал Савойе неисчислимыми бедствиями в том случае, если Людовик найдёт там убежище.
— Ясно, — произнёс Людовико, — вы должны уехать — немедленно. Сегодня же.
Лицо его побелело как полотно, рука, в которой он держал страшное послание, дрожала.
Людовик колебался. Он был бессилен отразить удары, готовые обрушиться на него со всех сторон — французские армии, враждебность императора, враждебность короля Рене, бездействие герцога Людовико, наконец, собственная неуверенность, — всё это были непобедимые враги. С другой стороны, он не мог заставить себя покинуть провинцию, в которую вложил столько трудов и заботы, которую за все эти годы превратил в хорошо организованное маленькое государство и которую, как он с удивлением обнаружил, он действительно успел полюбить. Но остаться значило воевать, воевать неизвестно как долго и как жестоко, — известен был лишь итог этой войны — падение и уничтожение Дофине. У Людовика защемило сердце и по коже прошёл озноб.