Королев: факты и мифы
Шрифт:
В ответном слове Сергей Павлович благодарил своих авиационных учителей: Туполева, Григоровича, Поликарпова, своих ракетных учителей: Циолковского, Цандера, тех, кто помогал ему в первые годы работы: Тихонравова, Победоносцева. Подобные слова благодарности – обычная дань юбиляра, но услышал ли кто-нибудь в этом перечислении звон исторической цепочки, соединяющей чердак с моделями калужского мечтателя и стартовые комплексы готового к сдаче космодрома?..
В общем, при всем формализме мероприятия вечер прошел хорошо, тепло, Королев был доволен. Запланирован был и банкет. Кто-то расхвалил Сергею Павловичу мастерство поваров ресторана «Украина», Нина Ивановна ездила туда, договорилась о трех банкетных залах: гостей набиралось больше сотни. С метрдотелем разработано было меню и внесен задаток –
– Представляешь, – клокотал Сергей Павлович, – приходит сегодня Яковенко 161 , глаза прячет и говорит, что «есть такое мнение – банкет отменить». Как это тебе нравится?!
– И чудесно! – всплеснула руками Нина Ивановна. – Это даже лучше! Соберемся дома в узком кругу, одни родные и отпразднуем на славу...
Диву даешься, какие же пни сидели где-то там, на Старой площади, или на Лубянке, не понимающие, что и самым строго засекреченным людям тоже нужно несколько часов радости, веселья, нарядной толчеи, дружеских улыбок, всего несколько часов из многих лет, переполненных сложнейшей работой, пыльными бурями и грохотом ракетных стартов, каждый из которых уносил в бездонное небо частицу их жизни. Чем бы люди ни занимались, какими бы важными секретами ни владели, они же люди. А коли не так, зачем все это, все эти ракеты и секреты, гори они огнем...
161
Григорий Михайлович Яковенко (1920-1982), в то время – заместитель Главного конструктора по режиму в ОКБ С.П.Королева.
Человеку от техники далекому, а впрочем, даже в ней и разбирающемуся, представить себе объем работы, предшествующей запуску межконтинентальной ракеты, невозможно. Я рассказывал об изысканиях теоретиков Келдыша, проектировщиков Бушуева и Крюкова, конструкторов Охапкина, но ведь существовали еще тысячи вопросов, не связанных с ОКБ Королева, и десятки тысяч – относящихся уже не к сфере науки и техники, а чистого производства, монтажа, транспортировки, наконец, испытаний. Вновь повторю: вся работа была новаторской – никто, никогда и нигде такой ракеты не делал, спросить было не у кого.
Требовалось разработать чертежи и составить документацию на многие тысячи деталей, продумать, кто и где их может изготовить, и договориться с этими изготовителями, точно рассчитать свои силы: кто, что, когда будет делать и есть ли для этого необходимое оборудование, станки, материалы и люди соответствующей квалификации. И, наконец, убедившись в том, что есть нечто, чего нельзя изготовить ни своими, ни чужими руками, надо было придумать, как же это все-таки изготовить, или – и такой вариант допустим! – как же без этого обойтись.
Перед тем как делать настоящую ракету, надо было соорудить габаритный макет, увидеть все в реальных размерах, убедиться, что отдельные детали компонуются в нечто целое и это целое действительно похоже на то, что задумывалось. Затем надо было сделать еще один макет для наземной отработки совместно со стартовым комплексом. Головной организацией по наземке и на этот раз было КБ Владимира Павловича Бармина.
Этот стартовый комплекс, не то вытканный, как ковер цветными нитками, не то живописно исполненный с применением какой-то причудливой техники, висит в рабочем кабинете Владимира Павловича по левую руку Главного конструктора. С Барминым мы знакомы давно. В отличие, скажем, от Пилюгина он был из тех Главных, кто в 60-е и 70-е годы почти всегда приезжал на все запуски космических кораблей, так что встречались мы в Тюратаме лет десять, а поговорить все не удавалось. От коллег я слышал, что Бармин своенравен и капризен, однако могу засвидетельствовать, что это не так: мы нашли общий язык сразу и сразу почувствовали какое-то взаимное доверие друг к другу. Впрочем, из одного рассказа Владимира Павловича я понял, что у него были основания относиться к пишущей братии настороженно.
Дело было в 1936 году. В тот год Орджоникидзе
– Это что? У вас такая форма? А как вообще в СССР с культурой?
– Да при чем здесь культура! – взорвался Бармин. – По вашим прериям волки бегали, когда у нас уже была высокая культура!
– Не волки, а койоты, т.е. шакалы, – хладнокровно подправил Трофимов, – руководитель советской делегации.
– Что вы скажете об американских женщинах?
– Женщины, как женщины. Такие же, как в Париже и Москве...
– Но туалеты?!
– Туалеты у вас лучше. Мы тут отстаем. Однако и вы отстаете от парижан...
– Вы любите Диснея?
– Да. В нашей стране очень популярны «Три поросенка» и «Микки Маус...»
– И вот представляете, – Владимир Павлович и сегодня, полвека спустя, обиду эту простить американским журналистам не может, – представляете, мы наутро читаем: «Советские специалисты без ума от американских женщин и Микки Мауса!..» А потом начинают глумиться над нашими шляпами...
– Ну, насчет шляп, они наверно, правы были...
– Нет, не правы! Мы – гости! Это невежливо!..
В США Бармин ездил от завода «Компрессор». Смотрел технику и изучал возможность кое-что заказать на могучих фирмах: «Вортингтон», «Дженерал электрик», «Ингерсол-Ранд», «Фрик», «Норман», «Йорк». Кроме того, было у него и одно личное задание Серго: разузнать, как янки делают прозрачный пищевой лед... Дело в том, что на одной встрече с иностранцами кто-то заметил Сталину, что лед у нас мутный. Пустяковое это замечание почему-то чрезвычайно болезненно задело вождя, и он приказал Орджоникидзе разузнать во что бы то ни стало, как получается прозрачный лед. О том, что для получения прозрачного льда при заморозке воду надо обработать ультразвуком, который выбьет из нее мельчайшие пузырьки воздуха, Бармину рассказал мистер Сахаров, выпускник Петербургского политехнического института, приехавший в 1914 году в США размещать военные заказы и оставшийся здесь навсегда. Славный, тоскующий по родине человек, очень огорченный тем, что дети его плохо говорят по-русски...
– Владимир Павлович, а почему же вас не посадили после возвращения? – простодушно спросил я, не сразу оценив бестактность своего вопроса.
– Меня спас Трофимов, бывший чекист, настоящий коммунист, начальник литейного цеха завода «Борец» и руководитель нашей группы в Америке. Ваш вопрос справедлив: почти всех, кого Серго отправлял в США, – а ведь групп, подобных нашей, было несколько, – потом репрессировали. Я ждал ареста со дня на день. Уже все на «Компрессоре» знали: если к директору приехали на черной «эмке», значит кого-то увезут. Однажды вызывает директор меня. Иду и вижу: стоит черная «эмка». Все понял. Не испугался, но стало очень тоскливо на душе. Привезли меня на Лубянку, посадили в комнату – графин с водой, газеты, журналы, – но, честно скажу, – как-то не читалось... Ждал долго. Наконец, проводят в кабинет. Вижу: Волович – заместитель начальника оперативного отдела. Я его знал. Поздоровались. Сижу, молчу.
– Ну, как живешь?
– Нормально... – Что можно ответить в такой ситуации?
– Трофимова давно видел?
– С тех пор, как писали отчет о поездке в Америку, не видел...
– Что можешь о нем сказать?
– А что о нем говорить? Отличный мужик, умница, вы сами знаете...
– А ты знаешь, что Трофимов умер?
– Трофимов?!
– Он повесился. После ареста директора завода «Борец» Цисляка Трофимова на собрании объявили «агентом врага народа Цисляка». Он написал четыре письма: Сталину, Угланову, Межлауку и в райком – и спокойно поехал домой, дома пошел в туалет и повесился. А в письмах пишет, что ни в чем перед партией не виноват и обо всех вас, «американцах», отзывается самым лучшим образом...