Королева карантина
Шрифт:
— Слова скольких песен ты знаешь? — Я спросил ее.
— Не знаю. Сотни… может быть, тысячи. Как только они начинают играть, слова просто всплывают у меня в голове.
— Для меня то же самое, но я просто запоминаю музыку, — сказал я. — И я ничего не имею против поп-музыки или любой другой музыки. Я только предпочитаю, чтобы то, что я слушаю, выражало эмоции и передавало истинные. Музыка должна причинять боль, приносить радость, резонировать с воспоминаниями или просто заставлять чувствовать. Если она делает это, то, насколько я понимаю, ее ценность
— В душе ты просто большой романтик, не так ли? — Спросила Татум, и я усмехнулся.
— Как скажешь, Сирена.
— Тогда могу я подвергнуть тебя испытанию? — спросила она, когда песня подошла к концу.
— Ты надеешься подставить мне подножку? — Спросил я ее, играя «Wrecking Ball by Miley Cyrus» и ухмыляясь ей. Я не был уверен, была ли она той, кто ворвался в мою жизнь, или все было наоборот, но это казалось подходящим для нас.
— Может быть.
— Только если ты предашься моим фантазиям, — сказал я, указывая подбородком на крышку пианино. — Полежи там, пока я поиграю.
— Вы собираетесь трахнуть меня на пианино, мистер Мемфис? — Татум насмешливо ахнула.
— В комнате, куда в любой момент может войти психованный дедушка твоего мужа? Это звучит как довольно глупое предложение. Я усвоил свой урок в прошлый раз с Найлом. Мне очень нравится, когда моя голова прикреплена к телу.
— Это такая умная голова, — согласилась она, вставая на ноги и забираясь на пианино.
Я улыбнулся ей, когда она легла на него, ее усмешка говорила о том, что она считает это нелепым, даже несмотря на то, что она воплотила совершенную фантазию, о которой я мечтал. Ее длинные ноги лежали поперек пианино, а платье задралось, обнажив кружевные верхушки чулок, заставив меня застонать от желания.
Я упивался ее видом, продолжая играть, и она начала подбрасывать мне случайные названия песен, пытаясь заинтересовать меня музыкой разных жанров и возрастов. Но мне удалось запечатлеть каждый ее выбор, воспроизвести для нее музыку на пианино, пока она не рассмеялась и не протянула руку, чтобы провести кончиками пальцев вдоль моей челюсти.
— Что тебя так расстроило? — спросила она мягким голосом, ее голубые глаза смотрели прямо мне в душу.
— Расстроило? — Спросил я, продолжая скользить пальцами по клавишам, возвращаясь к знакомым ритмам Моцарта, пока музыка обвивала мою душу.
— Музыка, которую ты играл до того, как я вошла сюда, была такой… грустной, — сказала она, глядя на мои пальцы, когда я понял, что и сейчас сделал довольно меланхоличный выбор.
— Хм. — Я продолжал играть, и Татум не давила на меня, пока я размышлял, много ли смысла в ее наблюдении. Я не сидел здесь, жалея себя самого по себе, но я предположил, что потерялся в своих мыслях и воспоминаниях, жаждая этой отдушины.
— Когда я был мальчиком, — сказал я в конце концов, не отрывая глаз от клавиш. — Десять лет, если быть точнее. Мой отец уехал в командировку. Поэтому я решил взять на себя смелость разгадать один из его секретов.
— Какой секрет? — Татум выдохнула, и я пожал плечами.
— Мне никогда не позволялось знать о том, чем занимается этот человек. В нем было что-то загадочное — или, по
— Но ты был всего лишь ребенком, — добавила она, и я кивнул в знак признания, даже если это все еще раздражало меня.
— Как бы то ни было, я дождался глубокой ночи, когда вся домашняя прислуга засыпала, а моя мать впадала в полукоматозное состояние после приема ночного снотворного, и выбрался из постели. Я проскользнул по темным коридорам и добрался до его кабинета. Дверь была не заперта, что опять-таки должно было навести меня на мысль, но я по глупости поверил, что мне просто повезло. — Я слегка посмеялся над тем, насколько наивным я был. — Я направился в его кабинет с маленьким фонариком, который взял из кухонного ящика тем утром, и включил его. Я прокрался по ковру во фланелевой пижаме и босиком, а потом добрался до картотечного шкафа.
Я медленно выдохнул и продолжил играть, забыв о том, как холодок пробежал по моей коже, когда я стоял там и смотрел на этот ящик, о том, какой холодной была металлическая ручка под моими пальцами, и о том, как бешено забилось мое сердце при мысли о том, что я наконец-то доберусь до него.
— Что было в ящике? — Спросила Татум, когда она больше не могла этого выносить, и я одарил ее улыбкой, которая, как я знал, не коснулась моих глаз, когда я пожал плечами.
— Письмо. Я до сих пор вижу его слова, как будто я сделал чертову фотографию и приклеил ее к тыльной стороне своих век. — Что я тебе говорил об уважении к моей частной жизни, мальчик?
— Он подготовил ловушку? — ахнула она, и я снова кивнул.
— Там была камера, снимавшая офис. Я предполагаю, что там был датчик движения и таймер задержки, потому что, когда я в тревоге захлопнул ящик, монитор его компьютера ожил и показал мне запись с него. Я видел себя стоящим в центре его кабинета через верхнюю камеру направленную вниз, чтобы запечатлеть всю комнату. Я повернулся и убежал, страх охватил меня, когда я пробежал всю дорогу обратно в свою спальню, захлопнул за собой дверь и нырнул под простыни.
— Что он сделал, чтобы наказать тебя?
— Он не возвращался из своей поездки еще три дня, и я до сих пор не уверен, были ли эти семьдесят два мучительных часа хуже, чем его фактическое возвращение. Я очень боялся того, какое возмездие он подготовил для меня, и от страха меня тошнило каждый раз, когда я пытался поесть. — Я содрогнулся при воспоминании о желчи, покрывающей мой язык, и жалобном урчании в животе, когда я ничего не мог проглотить. — Когда он наконец вернулся, он не сказал мне ни слова. Он снял перчатки и пальто, затем молча направился в столовую, даже не взглянув в мою сторону, когда я был вынужден броситься за ним. Он сел рядом с моей матерью и съел свой ужин, игнорируя меня, в то время как я в очередной раз не смог съесть свой. Я просто… ждал.