Королева Жанна. Книги 1-3
Шрифт:
— Пред ликом Истины все равны, — вставил месье Антуан.
— Да, именно так… Анхела прожила в Севилье уже около года, когда ей пришло письмо с обычным денежным переводом; но в этом письме аль-Рифаки с тревогой извещал ее, что христианнейший король Филипп, горя священным рвением, собирается возвести гонения на всяческую ересь, прежде всего, конечно, на морисков и маранов; он намерен возродить времена Фердинанда и Изабеллы Католических, а также печальнопамятного Торкемады [87] . Родителям госпожи тоже угрожает опасность, да и сама она пусть остережется, особенно от необдуманных знакомств. Анхела отнеслась к письму легкомысленно, хотя события подтвердили правоту мавра. В Севилье были сделаны аресты; среди студентов поползли слухи, что в их среду засылают шпионов Супремы. Академия дона Педро пребывала в страхе. Спрашивали учителя, не лучше ли им разойтись и затаиться, на что он возразил, что они вполне могут доверять друг другу и что, напротив, не следует прекращать занятий, дабы не показывать
87
…времена Фердинанда и Изабеллы Католических, а также печальнопамятного Торкемады… — Брак Фердинанда V (король Арагона) и Изабеллы 1 (королева Кастилии) объединил Испанию в 1479 г.; в 1492 г. взятием Гранады была завершена реконкиста («обратное завоевание») — освобождение Испании от мавров, которые владели ею около семисот лет; в том же 1492 г. Колумб, чья экспедиция финансировалась Изабеллой, открыл Америку. Эти же государи в 1481 г. учредили инквизицию, положив начало безжалостному преследованию инакомыслящих. Первым великим инквизитором (с 1483 по 1489 г.) был Томас (Фома) Торкемада, «великий сожигатель еретиков».
Мавр слал деньги по-прежнему, и даже щедрее, но Анхела не придавала этому значения. До Севильи дошли слухи о том, что в Ламанче раскрыто целое гнездо еретиков; она встревожилась за родителей и написала мавру, прося узнать, в чем дело. Ответ задерживался, но Анхела решила, что все в порядке, — иначе, рассудила она, мавр ответил бы сразу, — и была спокойна.
Как-то раз — было это в конце августа, вечером — Анхела собиралась на очередное заседание академии. Она запаздывала, поэтому торопливо бежала к дому дона Педро. На последнем углу ее кто-то удержал, ухватив за плащ. Это был Гутьере.
«Manchego, — сказал он, — какое счастье, что я дождался тебя Не ходи дальше» — «Что случилось?» — воскликнула Анхела. «Взгляни» Гутьере указал за угол возле дома лиценциата Касальи стояли стражники Santa Hermandad [88] , улица была пуста. «Они всех захватили и держат в доме, — сказал Гутьере, — очевидно, ждут нас. Теперь могут подумать, что это мы донесли, раз нас нет, но делать нечего. Мы можем помочь только самим себе. Надо бежать»
Увидев стражников, Анхела смертельно перепугалась. Гутьере довел ее до дома, где она жила, и сказал. «Я зайду к себе, а через четверть часа встретимся у фонтана. До закрытия ворот еще целый час, мы успеем» Анхела, плохо поняв его, кивнула и поднялась к себе Там ее ждало письмо мавра.
88
Святое Братство — церковная полиция (исп.).
Оно было отправлено из Гранады. Аль-Рифаки извещал ее, что барон и баронесса де Кастро вкупе со всеми домочадцами взяты инквизицией и признались в ересях и в принадлежности к секте. Супрема выдала их светской власти… Вы знаете, что означает эта формула?
Слушатели покачали головами.
— Костер, — жестко сказал дон Алонсо. — Кроткая церковь испанская, заметьте, еще никого не сожгла, она предоставляет это королю… Мавр писал далее, что на восемнадцатое сентября, день рождения инфанта Карлоса, назначено в Вальядолиде большое аутодафе, на котором, в числе прочих, предстанут и господа де Кастро Они оговорили даже аль-Рифаки, яко скрытого магометанина, и ему пришлось спешно бежать, кинув дом и все имущество. Он не винил их в предательстве, ибо понимал, что плоть человеческая слаба. Господа де Кастро не могли только указать, где находится их дочь, но ссылались опять-таки на аль-Рифаки. Тем не менее молодой госпоже грозит смертельная опасность, вследствие чего ей надлежит как можно скорее покинуть пределы Испании. К письму было приложено сорок мараведи; возможно, мавр делился с ней последним. «Когда ты прочтешь это, — кончалось письмо, — я буду уже в Кадисе Прошу тебя последовать за мною, я подожду тебя там. Мы не можем помочь никому, кроме себя, а упускать возможность спасения — грех перед судьбой и совестью».
Казалось бы, думать было не о чем: схватить деньги, бегом бежать к фонтану и вместе с Гутьере спешить в Кадис. А что, вы думаете, стала делать Анхела? Она ничего не стала делать. Она тупо размышляла о странном совпадении слов Гутьере и последней фразы в письме мавра. Итак, каждый человек, даже самый лучший, в минуту опасности думал прежде всего о себе. Только одни бегут молча, инстинктивно, как звери, а другие пытаются одеть свое бегство красивыми словами, даже возводят вокруг этого философские системы. Она не вспомнила о том, что Гутьере ждет ее возле фонтана…
— И он не зашел за ней? — воскликнул месье Антуан.
— Нет… не зашел, — сказал испанец. — Он мог испугаться, что Анхелу схватили на квартире… но ведь могло случиться и обратное… Его я, во всяком случае, больше не видел…
Дон Алонсо вспыхнули закусил губу; но все были так увлеченырассказом, который к тому же велся на чужом для слушателей
— Анхела просидела без движения очень долго. В конце концов ей стало ясно, что ехать надо совсем не в Кадис, а в другую сторону — в Вальядолид. Зачем? Взглянуть на то, как будут казнить ее мать и отца?.. Может быть. Она не признавалась в этом даже самой себе Ей надо былопопасть туда до восемнадцатого сентября. Это стало целью и смыслом ее жизни. Что будет дальше — ее не занимало. От Севильи до Вальядолида неблизко, а денег у нее было в обрез. Но кое-что у нее все-таки было — у нее было время. Не собравши вещей, надев только лучший костюм, она с первыми лучами солнца вышла из Севильи пешком. Она шла, вытянув шею, как будто уже хотела увидеть Вальядолид, отделенный от нее горами и несколькими сотнями миль.
К исходу дня в одной деревне ей удалось купить мула, и она продолжала путь верхом. За три недели, меняя попутчиков, она добралась до Вальядолида. В то время Вальядолид был еще столицей: король Филипп только собирался перенести свою резиденцию в строящийся Эскуриал.
Анхела приехала в Вальядолид вечером, накануне торжественного дня. Город гудел, как улей. На аутодафе съехалась масса народу, как на бой быков, и все гостиницы были переполнены. Но Анхела и не пыталась искать ночлега, она знала, что ей все равно не заснуть в эту последнюю ночь. На одном из перекрестков предприимчивый кабатчик развел костер, жарил мясо и при свете пламени разливал вино — у него даже в кухне помещались приезжие, а упускать верный заработок он не хотел. Анхела остановилась на этом перекрестке и присела на бочку, держа своего мула за узду. Ей поднесли вина и мяса; она пила, но вино не могло увлажнить ее горла, ей казалось, что внутри у нее все высохло, выгорело. Вместе с ней у огня коротало время множество зевак, благо ночь была тихая и теплая. Из их болтовни Анхела узнала, что живьем сожгут только трех евреев и одну еврейку, не пожелавших отречься от своей жидовской веры. Все остальные покаялись, примирились с церковью, и их удушат гароттой, а сожгут уже трупы. Это вызывало сильное разочарование публики. У Анхелы немного отлегло от сердца, когда она узнала, что ее родителям не придется долго мучиться на виду у толпы. «А вы отчего все молчите, сеньор? — вдруг обратился к ней какой-то горожанин, — вы, верно, иностранец?» — «Soy Manchego» [89] , — с вызовом ответила Анхела. При этом у нее был, наверное, такой вид, что горожанин подался назад и примирительно пробормотал: «Ну, ну, я же не думал говорить, будто все ламанчцы еретики, совсем нет». Анхела не отвечала ему, и ее оставили в покое.
89
Я — ламанчец (исп.).
Еще не начинало светать, когда публика собралась идти на кемадеро [90] , чтобы захватить лучшие места. Давешний горожанин, видимо, почувствовавший симпатию к юному ламанчцу, предложил идти вместе. Анхела равнодушно приняла его услуги, когда он привязал ее мула к воротам харчевни и прихватил у хозяина ломоть свинины и фляжку вина: «До полудня еще далеко, мы проголодаемся». На кемадеро Анхела хотела встать ближе к центральному костру, на котором, она знала, должны были быть сожжены трупы ее родителей и еще двух вальденсов из Ламанчи. Горожанину, конечно, хотелось поглядеть, как будут корчиться проклятые жиды, и он пытался увлечь Анхелу к другому костру, но она сказала ему довольно резко, что не навязывалась ему в спутники Он, поворчав, остался рядом с ней.
90
Кемадеро— специальная площадь, на которой приводились в исполнение приговоры испанской инквизиции.
Солнце едва встало, а площадь уже была полна народом. Толпы все прибывали, становилось тесно и душно, к тому же солнце скоро осветило место казни и начало припекать. Стиснутая со всех сторон, Анхела без движения простояла семь часов под палящими лучами, совершенно не чувствуя своего тела, изломанного почти месячной дорогой. Воздух над толпой был чрезвычайно густ. Это был воздух кемадеро. В нем еще не пахло гарью, но он уже был весь пронизан флюидами противоестественного сладострастия, предвкушения криков, мучений и судорог. И каждый, кто попадал в эту атмосферу, тут же отравлялся ею, желал того же, что и все, — даже если это был король. Король, быть может, даже сильнее всех. Лицо короля Филиппа, поднявшегося на трибуну, было страшное — землистое, зеленое, с провалившимися глазами. В нем былонечто трупное, хотя он был тогда еще довольно молод. Толпа подняла крик, увидев его. Король без улыбки склонил голову, приветствуя свой народ.
Под пение погребальных гимнов осужденные, в остроконечных колпаках и санбенито, взошли на помост. Анхела не могла различить среди них ни отца, ни матери. Позорная одежда и перенесенные пытки совсем изменили их. Все осужденные были на одно лицо: и мужчины, и женщины. Сбившись в кучу на помосте, пока над ними читали приговор, они были похожи на одно живое существо, без рук, без глаз, без головы — торчали одни колпаки. Это была масса живой плоти, отданная, чтобы насытить толпу. Они были как стадо овец, приведенных на бойню: каждая отдельная овца не важна, важны они все вместе, а все вместе они — мясо.