Королева Жанна. Книги 1-3
Шрифт:
Португалец кончил тем, что выложил на стол аванс — довольно увесистый кошель — и назвал полную сумму, которую господа получат при окончательном расчете. Сумма была крупная, но Пабло принялся торговаться, доказывая, что дело опаснее, чем его пытаются представить, что после нападения на всемогущую инквизицию им придется менять квартиру, и поэтому нужно набавить. Они сторговались поразительно быстро. Сумма было почти удвоена против первоначальной, и все потирали руки. Один Хорхе сидел молча. «Ну что же, атаман? — спросил Хосе. — Да или нет?» — «Да, да!» — закричали все. «Это благородное дело, мы должны его сделать», — сказала Анхела. Все взоры обратились на нее. Хорхе криво усмехнулся. «Хорошо, мы согласны, — сказал он, — но я желал бы знать имя отца этой девицы». Португалец помялся, потом назвал имя графа де Вильябранка. «Хорошо», — повторил Хорхе и вышел.
Сборы начались тут же; надо было увязать все имущество, так как в пещеру уже не предполагалось возвращаться.
Утром они отправились на условленное место. Лошади были заняты скарбом, и пришлось идти пешком; поэтому шли весь день и ночевали у моста в лесу. На другое утро начались приготовления. Главные силы, под командованием Хосе, Хорхе оставил на вальядолидской стороне, а сам, с Анхелой и стариком Ансельмо, перешел на бургосскую сторону. Им надлежало пропустить карету и стрелять сзади. Мост был с деревянным настилом; Пабло предусмотрительно подпилил несколько досок. Он ушел на вальядолидский берег, где была Мария Пилар с лошадьми и всем имуществом.
Ожидаемая карета действительно показалась в полдень. Ее сопровождали десять всадников; процессия неслась галопом, словно предчувствуя недоброе. Передние всадники проскочили подпиленные доски благополучно, но под колесами кареты доски хрустнули, карета накренилась и застряла. Задние с маху налетели на карету, лошади стали беситься, и тут загремели выстрелы. Хорхе и Ансельмо свалили по одному человеку; затем Хорхе спокойно взял второй заранее заряженный мушкет, но Ансельмо, вне себя, кинулся на мост. «Вернись!» — закричал ему Хорхе, но тот не слышал. С той стороны разбойники тоже скатились на мост, и там завязалась рукопашная. «Болваны, — сказал Хорхе, наблюдая за стычкой, — мы могли бы спокойно перестрелять их… Ну, что я говорил! Вот и барон, он поторопился». На вальядолидской стороне показалась группа всадников; они палили без разбора. Тут же из свалки, прямо из-под копыт баронских лошадей, вынырнул человек и исчез в кустах. Через минуту он уже карабкался по скалам, уходя от места битвы. «Видишь его? — сказал Хорхе. — Этот умрет только тогда, когда сам захочет. Ему достанутся лошади, золото и его верная Мария… Ну, пойдем и мы». Он увлек Анхелу за собой. В этот миг с моста донесся крик Хосе: «Предатель, собака, трус!» Анхела остановилась как вкопанная. «Яне могу, — сказала она, — пойдем к ним». — «Нет, мы не пойдем», — сказал Хорхе, держа ее за руку. «Но ведь там гибнут наши!» — кричала Анхела, вырываясь. «Это не наши, — сказал Хорхе, — я дал слово, что не подохну из-за них. И ты пойдешь со мной. Он кричал Пабло, а не нам».
Анхела пошла за ним, и скоро шум леса поглотил шум боя. Хорхе вел ее без дорог. Спустя долгое время они снова вышли к реке; Хорхе молча взял Анхелу на руки и вброд перенес ее через поток. Было уже темно, когда они достигли тайника. Хорхе ощупью отвалил камни и вынул мешок золота. «Надо бежать из Испании», — сказал он.
Это были его первые слова за всю дорогу. Анхела видела, что он тяжело переживает свое предательство; и она ни словом, ни жестом не упрекнула его. Чем дольше вспоминала она картину боя, тем сильнее ее охватывал страх. Она не понимала, как у нее в тот момент могло родиться желание бежать
Во всяком случае, они с Хорхе больше никогда не вспоминали о мосте.
Они решили пробраться в Барселону, чтобы там сесть на корабль под видом паломников, отправляющихся в Рим. Надев паломническое одеяние, Хорхе совершенно преобразился. В хламиде, подпоясанной веревкой, загорелый и исхудавший, с растрепанной бородой, он поразительно походил на святого подвижника. Он навязал себе на шею множество четок, мощей, амулетов, и, для полноты картины, шел босиком. Анхела, тоже во власянице, с распущенными немытыми волосами, изображала немую блаженную, утратившую дар человеческой речи от лицезрения ангелов. Все это громогласно возвещал Хорхе, ведя ее за руку. В таком виде они не внушали никаких подозрений и могли передвигаться свободно; к тому же Хорхе так хорошо играл свою роль, что их всюду кормили, принимали на ночлег и даже давали милостыню, которую Хорхе брал, не моргнув глазом. Анхела молчала весь месяц, пока они шли до Барселоны. Ей было легко молчать: ее жизнь была разбита вдребезги, родная Испания отталкивала ее от себя, а впереди был полнейший мрак.
Из Барселоны довольно часто идут корабли с паломниками, так что оторваться от испанской почвы не составило труда. Но плавание было ужасно. Хуже корабля с паломниками, вероятно, только королевские галеры. Тем не менее Хорхе, старавшийся из последних сил, ходил среди паломников чуть ли не в святых. Стоит ли говорить, что в Неаполе беглецы постарались поскорее отделаться от компании святош. Сбросив ненавистную власяницу, Хорхе выбрился, оделся, как ему подобает, нарядил Анхелу, как знатную даму, — и они были безумно счастливы от того, что они молоды, свободны и любят друг друга.
Это бездумное счастье продолжалось месяца два. Хорхе выдавал Анхелу за свою сестру, как это обычно делается; мыслей о венчании у них не возникало. Прожив некоторое время в Неаполе, они отправились в Рим.
Хорхе сказал, то ли в шутку, то ли всерьез, что ведь они как раз и собирались в Рим, чтобы отмолить грехи; поэтому, мол, негоже отрекаться от собственных обетов. Анхела тоже ответила ему какой-то шуткой. По пути Хорхе останавливался у каждой церкви, прикладывался ко всем мощам и покупал индульгенции. Анхела вышучивала его, поначалу беззлобно; Хорхе смущенно посмеивался, но тем не менее продолжал свои благочестивые упражнения. Так они приехали в Рим. Здесь Хорхе повел ее в книжную лавку и дал ей выбрать книгу, какую она хочет. Книга стоила дороже десятка индульгенций. Расплачиваясь, Хорхе сказал ей: «Видишь, я стал двурушником: мне приходится оправдываться и перед Богом, и перед такой закоренелой еретичкой, как ты».
Анхела предоставила одному ему обходить все десять тысяч римских церквей, а сама пыталась развлечь себя чтением. Но ей не читалось, ей все время думалось о Хорхе. Там, в лесах Леона и Наварры, он был совсем не таким — он был рыцарем и добрым товарищем. Правда, уже и тогда ее коробили его случайные фразы о гнусных еретиках; но она не придавала им значения. И только теперь ей раскрылось его подлинное естество.
Он долго уговаривал ее пойти в собор Св. Петра, чтобы взглянуть на папу. Доведенная до раздражения, она прямо заявила ему, что папа — воплощенный антихристианин и враг Разума. Эти слова поразили его в самое сердце. Она видела, как ему трудно сдержать себя, и добавила, чтобы взбесить его: «Почему бы вам, дон Хорхе, не донести на меня инквизиции?» Лицо его исказилось. Анхела с любопытством ждала, что будет. «Нет, — сказал он наконец, — я предпочитаю пытать тебя сам, но, видно, я плохо стараюсь, если ты еще не отреклась от своей ереси». Анхела со смехом кинулась ему на шею. Всю ночь они яростно любили друг друга. Утром она согласилась пойти с ним в собор Св. Петра.
В соборе яблоку было негде упасть. Когда папа ступил на красную дорожку, вся масса народа рухнула на колени, словно под ними провалился пол, а кверху взлетел крик, заглушивший колокола и потрясший своды собора. Анхела не смотрела на папу. Она смотрела на лицо Хорхе и на другие лица, и видела, что он был как один из них. И она знала, что больше не любит его.
Он стал ей физически неприятен, и она старалась, как могла, уклоняться от его близости. Деньги были на исходе, и Хорхе, прослышав, что во Фландрии наглые еретики бунтуют против короля [92] , решил отправиться туда, чтобы стяжать военную славу и позолотить ею свое раскаяние. Анхела согласилась сопутствовать ему, разумеется, в мужском платье.
92
…во Фландрии наглые еретики бунтуют против короля… — Нидерландская революция вступила в фазу вооруженной борьбы в 1567 г., когда Вильгельм Оранский объявил себя протестантом и возглавил восстание.