Королева Жанна. Книги 1-3
Шрифт:
Жанна, утомленная любовью и впечатлениями дня, лежала, вытянувшись стрункой и закинув руки за голову. Алеандро держал ее в объятиях, опершись на локоть. Она, кажется, заснула, и он боялся шевельнуться, чтобы не потревожить ее.
Он ненасытно смотрел на нее. Странно было видеть ее золотые волосы такими короткими — их нещадно подстригли, чтобы придать ей облик месье Антуана. А он уже привык, что, распущенные, они покрывают ее до пояса; он привык играть ими. Привык! Вот неожиданное слово. Как он успел привыкнуть, когда видел ее такой, как сейчас, всего шесть-семь раз,
В мечтах она была не такой. Хуже или лучше — нельзя сказать. Верно только то, что в мечтах она была совсем не такой, какой он видел ее наяву, — холодной, недоступной королевой. Но вот она. Вот она — холодная, недоступная королева. Минуту назад он делал с ней все, что хотел. Вот она, королева. Минуту назад она стонала и извивалась в его руках.
Она королева, и она принадлежит ему. Раньше он этого не понимал; нет, понимал, головой, и был пьян от радости, от гордости, от счастья. Теперь — он ощутил это, сердцем, всем существом.
Внезапно ему стало очень горько, и он вынужден был сделать усилие, чтобы проглотить клубок.
Каков бы он ни был и какова бы ни была она — расстояние между ними не сократилось.
Ему упорно стало казаться, что все это уже было. Когда, где, с кем? Но это было — и спящий тихий замок, и обнаженная женщина, дремлющая на смятой постели, и зеленая заря, коварно вползающая в раскрытое окно…
Да! Разумеется, это было. Alba. Ланьелевская Alba.
В ней была справедливость. Все кончилось именно так, как и должно было кончиться. Алеандро вслушивался в тишину: где же, где налетающий топот копыт? Тишина молчала. Он восторжествовал, он достиг вершины, но где же его пропасть?
Слезы снова подступили у него к горлу, и он сам не знал, то ли про себя, то ли вслух произнес он ланьелевские строки:
Моя любовь моею стала. И этой ночью темно-алой, Пройдя сквозь бездну сладких мук, Она как мертвая лежала В петле моих сплетенных рук…Видимо, он все-таки произнес их вслух. Жанна улыбнулась, не раскрывая глаз, и нежно положила руку ему на губы.
— Не надо дальше, мой милый Дальше не про нас…
Алеандро поцеловал ее пальцы. Возможно, она была права.
А солнце уже показалось над краем земли.
Глава XXVI
LE COEUR BLEU [95]
Motto: Волку безразлична численность овец.
Солнце уже показалось над краем земли, когда шестеро всадников выехали из кленовой рощи на бугор, по гребню которого шла большая дорога. Французская граница осталась позади. Красный, золотой диск солнца смотрел на них. Он освещал далеко вперед видную землю — это была земля Виргинии, родная земля.
95
Голубое
Люди, выехавшие из леса, не были сентиментальны, но все же они невольно прониклись важностью момента. Все сняли шляпы, молча, не обменявшись ни словом. Не двигались с минуту или более. (Кони под ними еще отдыхивались после крутизны бугра.) Наконец передовой всадник спросил:
— Куда ведет эта дорога?
— На Уарстер, ваше сиятельство, — ответили ему.
— Хорошо, — сказал передовой. Он расстегнул у горла пряжку своего короткого черного плаща и снял его. Казалось, он хотел бросить его на землю, но передумал: он протянул его назад и, не оборачиваясь, сказал:
— Д'Эксме, примите это. — Один из всадников тут же подхватил плащ. — Когда на пути попадется река, заверните в него камень и бросьте в воду. Вы поняли меня?
— Да, синьор, — сказал д'Эксме.
Передовой тронул шпорами коня. Шестеро тронулись шагом, навстречу солнцу, бившему прямо в глаза.
Герцог Фрам вернулся в Виргинию. Не прошло и года, как эта страна вытолкнула, выплюнула его — но вот он снова здесь. Однако взор его не выражал ни радости, ни надежды, и морщины на его лице стали еще глубже, словно их нарочно прорезали иглой.
Герцог Фрам вспоминал месяцы, проведенные на чужбине. Выехав в ту октябрьскую ночь из ворот Толета в сторону Фригии, они тут же свернули на юг. По раскисшим осенним дорогам пробирались во Францию. Никто за ними не гнался. Фрама это невольно бесило, хотя он и знал, что гнаться никто не будет. Кейлембар молчал, как статуя, рядом с ним. Зато остальные пребывали в тревоге и беспокойстве: не снимали рук с оружия, ночами стояли на страже, воруя у себя и без того скудные часы сна. Они не понимали, что никому не нужны.
По пути Фрам приказывал сеньорам возвращаться по домам; они, без особой охоты, подчинялись ему. Дошла очередь и до сиятельного герцога Правон и Олсан; этот, чуть не плача, умолял взять его с собой. Он был уверен, что в замке его давно уже ждут телогреи. «Вы — верный слуга Ее Величества, — с усмешкой сказал ему Фрам, — если и вы уедете, она скоро совсем лишится верных слуг. Надо пожалеть ее». Сеньор Правона и Олсана, трепеща, написал письмо в свой замок и получил успокоительный ответ: повсюду тихо, ни о каких телогреях даже не слыхали. Тем не менее сеньор отправился в великом унынии, как бы на верную смерть. Баронет Гразьенский, уезжая к себе, бодрился, но видно было, что и у него сердце не на месте.
Из Толета выехало двадцать три, французскую границу пересекли четверо: Фрам, Кейлембар, виконт д'Эксме и виконт Баркелон, который присоединился к ним в самый последний момент. Ему удалось вырваться из Толета, избежав тысячи опасностей. Он привез весть о том, что Кейлембарский батальон частично перебит на улицах, частично захвачен, и гвардейцы находятся в подземных застенках Мириона и Таускароры; спаслись разве что единицы. Кейлембар выслушал, кашлянул и разорвал ременную уздечку своего коня.