Королева Жанна. Книги 4-5

Олов Нид

Решительно не было времени гадать о судьбе барона Кальва, надо было действовать. Гроненальдо срочно созвал Совет вельмож и Королевский совет. Войдя к собравшимся, он сказал, что Ее Величеству не угодно присутствовать и что он уполномочен ею принимать любые решения. Господа и министры, достаточно напуганные событиями, были совсем подавлены сообщением государственного секретаря. Но это было, пожалуй, и к лучшему: Гроненальдо мял их, как воск, как глину. Буквально под его диктовку объединенный совет принял формулу, что Аврэм Чемий, бывший епископ Понтомский, лишается всех своих титулов и привилегий и объявляется государственным изменником; за голову его, живую или мертвую, назначается обычная в таких случаях награда. Равным образом объявляются государственными изменниками все помогающие Чемию и подчиняющиеся ему. Совет назначил также суммы для срочного набора новой армии — все это в один вечер.

Итак, Чемий был поставлен вне закона. В ответ на это закрылись церкви в Торне, Прене, Агре, Прегере и Сепетоке. А еще через три дня до принца дошли вести о бароне Кальве.

Вести были жуткие: принц получил голову барона Кальва в дерюжном мешке. Комментарии к этому были таковы:

Барон

Кальв беспрепятственно достиг Понтома. Уже на пристани он узнал, что Чемий находится не в монастыре Эсхем, а в городе, в кафедральном соборе. Он вошел со своими солдатами прямо в собор, ибо он имел инструкцию: «Взять в любом месте». Чемий спокойно принял ордер из его рук, осмотрел подпись и затем, подняв ордер над головой, сказал: «Стой, солнце, над Гаваоном», — сказал не очень громко, но в ту же минуту собор наполнился вооруженной толпой. Барон Кальв пал, как солдат, — видя, что дело проиграно, он пытался заколоть Чемия, но не смог этого сделать. Остальные были частью перебиты, частью обезоружены. Чемий молча наблюдал, как всем людям Кальва — живым и мертвым — рубили головы тут же, на паперти. Когда все было кончено, он собственноручно запер двери собора. Какие-то молодцы живо закидали дверь вязанками хвороста, набросили на них черный покров и придавили сверху здоровенным бревном — все это явно было приготовлено заранее. В страшной тишине епископ сказал, не повышая голоса; «Вы дождались. Отлучаю вас от церкви Божьей», — и, сойдя с паперти, удалился под вопли и рыдания раздавшейся перед ним толпы.

Все это рассказал принцу адъютант барона Кальва, семнадцатилетний мальчик, который и привез голову своего командира — нарочно для этого оставленный в живых, поседевший от пережитого потрясения.

Приходилось признать, что не он взял Чемия за горло, а, напротив, Чемий взял за горло его — и взял мертвой хваткой. Принц проводил ночи в мучительных раздумьях. Нет, он был прав, настаивая на том, что с Чемием пора кончать. Действия Чемия показывали яснее ясного, что этот новоявленный Гедеон готовил свой удар, и он нанес бы его все равно. Церковь на глазах раскалывалась на две политические партии — именно партии, а не секты, ибо ни та ни другая и на волос не отступали от католиканского вероучения. Вопрос ставился так: с Чемием (и тем самым с Лигой) или с королевой (имени Флариуса даже и не называли!). И эти партии уже получили названия: лоялисты — прелаты, выступающие за королеву, — и доктринеры — сторонники Чемия, гордящиеся своим старым боевым именем. Самое скверное было то, что размежевание наметилось, но не обозначилось четкой линией: неизвестно было, на какого епископа можно положиться, а какому место в Таускароре. На словах как будто бы все были лоялистами, а церкви продолжали закрываться. Интердикт подползал к Лимбару, столице Марвы, и к Малге, центру острова Ре, где находились главнейшие пороховые мельницы и железные рудники. А впереди этой злокачественной опухоли разбегались волны народного смятения: кому молиться, кого слушать, кому верить?

Или прав был все-таки Лианкар, прав был даже этот ничтожный Флариус — не надо было трогать камня, и никакого обвала не было бы? По крайней мере, сейчас, когда армия Викремасинга связана польским бунтом?

Так или иначе, но дело было сделано, камень стронут, и обвал произошел. Надо было бороться с ним, и принц боролся.

Ко всему прибавились еще идиотские слухи о том, что королева похищена, спрятана, даже умерщвлена; указывали опять-таки на него; правда, и на Лианкара тоже. Черный народ волен был болтать все, что в голову взбредет; народ — дурак, но и придворные, высший свет шушукались о том же. Там, конечно, знали, что королеву никто не похищал, и болтали о скором закате каршандарской звезды. Ему пророчили ссылку, тюрьму… и так далее. Называли имена его преемников. Это все были комариные укусы; но очень уж много было комаров.

Королева еще ничего не знала. Отдавая ему ордер, она сказала тогда: «Я в это дело не вмешиваюсь, не хочу. Напишете потом, когда все будет кончено». И он не писал ей. О чем было писать? Его заботило только одно: как бы эпидемия интердикта не перекинулась в Тралеод. Но там, как и в Тралеоде, тревожных признаков не было. Вообще, юг и запад не откликнулись на события: сфера влияния Чемия была, очевидно, не так уж велика. Иногда Гроненальдо думал, что написать королеве найдутся охотники и без него: при сильном желании можно узнать и где она находится, и как найти к ней доступ. Ну и пусть. Он не устраивал никаких кордонов вокруг Тралеода и замка Плеазант. И он совсем не думал о том, с кем бы разделить ответственность за дело, которое затеял он один. Это было его дело. Если до королевы что-нибудь дойдет, она спросит с него одного. И он от нее ничего не скроет. Если ей угодно будет сместить его, заточить, даже казнить — он примет любой ее приговор безропотно. Он заслужил это. И, укрепленный этой мыслью, он продолжал работать, и каждый день, на глазах всего Толета, по-прежнему проезжал с парадным эскортом в Аскалер.

Во второй половине сентября отлучение с Понтома и Чизена было снято, но какой ценой! Королевская власть была свергнута; гарнизоны и должностные лица перебиты или перешли на сторону бунтовщиков; Чемий был провозглашен отцом народа и объявил великий крестовый поход на Палвант и Малгу. На заседании совета престарелый граф Крион довольно громко прошептал: «Это начало конца».

Гроненальдо услышал, передернул плечами. Эти мощи выжили из ума. О каком конце может идти речь? Мушкетеры смеются: поповский бунт…

Между тем события принимали угрожающий характер. «Святая дружина» Чемия росла, как снежный ком. Вспыхивали волнения в Ерани, где стояла добрая половина королевского флота. В Малге толпа отбивала у солдат проповедников-чемианцев. Доктринеры во вновь открытых церквах служили обедни с провозглашением имени Великого Принцепса Виргинии и острова Ре — как будто никакой королевы не существовало. Наконец, в Лимбаре, столице Марвы, восьмого октября закрылись три церкви.

Тогда на авансцену выступил герцог Марвы и спас Виргинию.

Лианкар был на высоте. В свое

время он неоднократно предостерегал Гроненальдо, но, когда дело было сделано, он ни разу не напомнил ему об этом. Он не проявлял ни злорадства, ни растерянности. Он работал не покладая рук и довольствовался второй ролью.

Только события в Лимбаре вывели его из равновесия. Он выступил перед Советом, обосновал необходимость резкого действия и закончил просьбой — отдать ему мушкетеров и оба гвардейских батальона для военной экспедиции в Лимбар. Совет заколебался. Удовлетворить просьбу герцога Марвы означало фактически обнажить Толет, оставить его беззащитным. Правда, видимого врага как будто не было; но кто знает, нет ли врага невидимого? Лианкар сулился в полмесяца навести порядок в Марве. Дело хорошее, что и говорить; ну а если не выйдет? В просьбе Лианкара большинство совета прежде всего увидело подвох. Недоброжелатели, в которых у него никогда не было недостатка, немедля зашептали, что Лианкар в стачке с Чемием, он нарочно хочет вывести все военные силы из Толета… разумеется, припомнили ему и дилионские кокарды. Гроненальдо, сидя на королевском месте, кусал губы. Лианкар встал и сказал прямо: «Я знаю, меня не любят многие, и мне не верят многие, но теперь не время считаться, ибо речь идет о судьбе Виргинии. Я прошу господ поверить мне сегодня: доказать искренность моих побуждений мне нечем. Я не буду клясться ни небом, ни адом — я просто прошу поверить мне». Совет молчал, как мертвый. Тогда государственный секретарь медленно поднялся с королевского кресла. «Сейчас мы будем голосовать, — заявил он. — Предупреждаю вас, господа: если голосование будет против предложения герцога Марвы — я своею властью, данной мне Ее Величеством, наложу на него вето». Господам очень не понравилось его выступление; тем не менее голосование было положительным. Герцог Марвы поручил полномочия и выехал в тот же вечер с черными мушкетерами ди Архата. Белые мушкетеры де Милье и оба гвардейских батальона — Отенский и Каршандарский — последовали за ним на другое утро. Они уже с конца августа находились в боевой готовности.

Опять настало для Гроненальдо время считать дни. Он не хуже других знал всю славу герцога Марвы; он не больше других доверял ему; но при данном положении вещей приходилось поверить, иного выхода не было. Затеяв дело с Чемием, он допустил колоссальную, роковую ошибку, и теперь ему, как Макбету, назад ходу не было — оставалось идти вперед.

Герцог Марвы оказался достойным его доверия. Он поспел вовремя: накануне закрытия кафедрального собора, главной церкви Марвы; вслед за ней автоматически закрылись бы церкви во всем Лимбаре, а затем и во всем герцогстве. Лимбар был охвачен паникой. Горожане готовились к концу света. Фригийские шайки уже сбивались стаями вокруг Лимбара в предвидении богатейшей поживы — из опыта им было известно, что город, пораженный интердиктом, подобен мертвой падали: подавленный ужасом народ совершенно не сопротивлялся. Логика была топорная: Бог покинул нас, значит, мы погибли — так не все ли равно, что теперь будет с нами на земле? Но надежды фригийских мародеров не оправдались. Вступив в город, Лианкар в тот же час арестовал примаса Марвы, кардинала Лимбарского, и весь его капитул. Затем был взят под стражу калогер [35] Марвы граф Шовен, королевский комендант Лимбара барон Вул и еще несколько лучших людей. У собора и всех церквей были выставлены вооруженные пикеты. Лианкар приказал выловить всех мятежных попов, закрывших свои храмы; их арестовали к исходу второго дня, а на следующий день они были публично колесованы на базарной площади. При этом вновь был оглашен сентябрьский указ Ее Величества (Гроненальдо обнародовал его сам, не согласуя с королевой) о том, что с каждым изменником, слушающим изменника Чемия, лже-епископа Понтомского, будет поступлено так же. Других желающих пострадать за дело доктринеров в Лимбаре не нашлось. Через пять дней Лианкар форсированным маршем прошел в Сепеток (фригийские франтиреры молча уходили с его дороги) и также произвел там множество арестов. Из Сепетока он начал переговоры с Чемием. Он потребовал немедленного снятия интердикта; в противном случае, заявил он, головы кардинала Лимбарского и других мятежных прелатов полетят через неделю, Понтом же будет осажден и стерт с лица земли. Чемий не отказался вступить в переговоры, но начал с обычных в таких случаях оттяжек и проволочек. Для ускорения дела Лианкар вышел с частью своих сил на берег моря, в Прегер — оттуда Понтом был виден почти что простым глазом, — и широко распустил слух, что флот из Ерани на всех парусах идет к мятежному городу. Чемий наконец согласился снять интердикт, но поставил условие — не осаждать Понтома и Чизена, на том якобы основании, что с этих городов отлучение давно снято, Лианкар единолично принял это условие. Ему важно было выиграть время, не дать Чемию опомниться: ведь никакого флота у него за спиною не было. Подпись Чемия на договоре была получена. Возможно, с дипломатической точки зрения договор был и небезупречен: в нем, например, ни слова не говорилось о будущем статусе Понтома и Чизена, о «святой дружине»; но в нем было главное — интердикт снимался. К тому же и Лианкар не обязался отпускать арестованных им доктринеров.

35

Калогер— здесь: наместник, представляющий особу сеньора. Этот титул выдумал Франсуа Рабле (в письмах к друзьям он в шутку называл себя «калогером Иерских островов»).

Он возвращался в Толет, как посланец кеба, под звон освобожденных из плена колоколов. Совет приветствовал его стоя. Все его действия были горячо одобрены — как же иначе? После заседания совета Гроненальдо написал королеве.

Это был бесстрастный сухой отчет: никаких оценок, никаких ярлыков, одни факты. Седьмого ноября королева ответила ему короткой запиской. Она вызывала в Тралеод Лианкара, одного. Принц ожидал чего-то подобного. Это было только справедливо. Правда, он все еще ездил каждый день в Аскалер, сидя в своей парадной карете, точно идол, ему все еще воздавались положенные по рангу почести, но теперь, пожалуй, небезосновательны были толки придворных бездельников о том, что его звезда закатилась.