Королева Жанна. Книги 4-5

Олов Нид

— Помнится, и вам эта затея была по нраву…

— Я с великой неохотой шел на это. И оказался прав — ничего не вышло… Не это нам нужно, Кейлембар, вы сами знаете…

— Хочется ведь поскорее… — проворчал Кейлембар.

— Вы думаете, мне не хочется? — Герцог Фрам повернул к нему суровое лицо. — Но нам не одна она нужна, нам нужен еще и Толет. Нам нужно взять ее в Толете, вместе с Толетом. И мы возьмем ее в Толете. Вот когда действительно все будет кончено.

Кейлембар усмехнулся:

— А если она весь век будет сидеть

тут?

— Не будет… — со вздохом сказал Фрам. — Она скоро вернется…

Он явно недоговаривал чего-то — не считал нужным. Но Кейлембар не имел привычки задавать лишние вопросы. Зябко передернувшись, он сказал:

— Ветер, сат-тана… Поедемте назад, сир.

Извлекатели Квинтэссенции собрались у Сивласа. Первым появился граф ди Лафен, точный, как подобает человеку истинно достойному. Сивлас протянул руки ему навстречу:

— Как я рад видеть вас, мой дорогой собрат! — Они крепко обнялись. — Поверите ли — один ваш вид возвращает мне бодрость духа! Если есть вы — значит, все еще может быть хорошо!

— Не узнаю вас, mon cher [36] , — отвечал граф. — Похоже, что ваша сангвинистическая веселость вам изменила.

— Вы можете смеяться надо мной, как вам угодно, — говорил Сивлас, усаживая гостя у камина. — Я стал суеверен — иного слова не подобрать. Мне кажется, что високосный год принесет нам несчастье. Мне просто страшно бывать одному…

36

Мой дорогой (фр.).

— Я полагаю, вы просто давно не виделись с синьорой де Кастро… — улыбнулся граф.

Но Сивлас не улыбался.

— Давайте пить, в ожидании нашего Великого Кулинара. — Он налил отенского. — Нарочно велел его слегка подогреть, зная ваши вкусы… О чем мы? Да, вы правы… синьоры де Кастро… моей Анхелиты… я не видел уже сто два дня… Страшный месяц — февраль… Я всегда боялся двадцать девятого февраля, еще с детства… Какой-то черный день… отдаваемый раз в четыре года силам зла…

Граф ди Лафен слушал болтовню Сивласа, забыв убрать с губ след ушедшей улыбки. Глаза его тоже были печальны.

— Все-таки давайте выпьем за свет и разум, — сказал он, когда в речи Сивласа прорвалась пауза. — Тринк!

— Тринк! — Сивлас пригубил свой стакан и, не удержавшись, добавил: — Если мы переживем этот год — никто нам не страшен!

Они медленно, священнодействуя, выпили. Граф ди Лафен сказал:

— Оставайтесь все-таки пантагрюэлистом, мой друг. Високосный год ни при чем. Все это принес прошлый год…

— Временами мне сдается, что я без кожи, — сказал Сивлас, — каждая мелочь вызывает боль, как прикосновение к открытой ране. Недавно арестовали очередного пророка… он говорил примерно так: наш кардинал был свергнут в високосный год и

вернется также в високосный год… Я нарочно посчитал: в самом деле, пятьдесят восьмой был високосный… Это для бабья, не правда ли? Но после того кошмара с интердиктом что-то надломилось…

— Я в своей глуши не ощущал событий так сильно, до меня доходили только отголоски. А вы видели все своими глазами… Ведь вы ходили с Лианкаром в Лимбар?

— Да. Этот поход и был самым страшным… такое ощущение, что ты в темноте и кто-то подстерегает тебя, но не нападает… а ты все время чувствуешь его — и затылком, и плечами, и лопатками… Наконец выходишь на свет, а он остается там, ты знаешь… И еще знаешь, что в темноту придется вернуться… рано ли, поздно ли, но придется… Впрочем, что это я! — прервал он сам себя. — Как ваша рана, граф?

— Как видите, она незаметна, — сказал граф. — Ноет в сырую погоду, но это даже приятно: напоминает о том дне…

— Вот славный был день! — воодушевленно воскликнул Сивлас. — Мне больше всего запомнилось солнце… хотя его и видно-то не было из-за дыма, но все-таки это был солнечный, светлый день! Врага было отлично видно, он вылез из темноты, вот что было хорошо! А! Давайте выпьем за этот день!

— Охотно, — сказал граф, — хотя для меня он был мало удачен. Вся моя война кончилась в первый же момент. Я не успел даже обнажить меча, успел только увидеть, что из лесу на нас сплошной лавиной сыплются лигеры, а стрела уже сидела у меня в спине… Помню, что было очень досадно, а больше уже ничего не было. Все равно, выпьем. Славный был день.

Когда они допивали, в комнату вошли маркиз Магальхао и Франк Делагарди — последний был в белой мушкетерской накидке. Начались шумные приветствия, поцелуи, совсем как в былые беззаботные дни.

— Франк, что это за маскарад! — громче всех кричал Сивлас. — Вы же предатель… ха-ха-ха!.. где же ваш голубой бантик?.. Ну не сердитесь, я очень, очень рад вас видеть, брат мой во Квинтэссенции!

Делагарди сказал:

— Я обязан этой накидкой сеньоре де Кастро… («Что вы говорите!» — вспыхнул Сивлас.) Ну, не совсем так… в конечном счете я обязан Ее Величеству… но также и нашему собрату Хулиану…

Сладко улыбающийся македонец поклонился. Граф сказал:

— Объясните нам по порядку, Делагарди. Наш друг Сивлас делается сам не свой, когда слышит имя сеньоры де Кастро…

— Что случилось с нашим красным батальоном — вы знаете, — начал Делагарди. — Большая часть пала в бою, а живым дали отставку. Я уехал домой, в Уманьяру, но когда началась вся эта церковная война, я не выдержал и вернулся в Толет…

— Когда же это было, когда?..

— Я вернулся в ноябре. Как раз тогда любезнейший маркиз Магальхао нашел меня, привел в Аскалер, и там синьора де Кастро вручила мне письмо королевы для капитана де Милье. (Сивлас уныло кивал.) И вот я мушкетер. Послезавтра у меня дуэль с ди Шавельтом из взвода Алана…