Королевская кровь-13. Часть 1
Шрифт:
Император скромно остановился у входа. В зале постепенно наступала тишина. Царедворцы ловко подхватывали запоздавших гостей и отводили к местам: высоких правителей с супругами — к центральному столу, тех, кто титулом пониже — к кольцам.
Люку и Таммингтону достался важный царедворец, который шествовал с таким видом, что непонятно было, кто кого провожает.
Марина, Рита, Берни и мама сидели за столом в первом кольце. Люк, шагая по одному из проходов между столами, делившему «цветок» на лепестки-сектора, смотрел на коротко стриженую макушку жены, которая, конечно же, почуяла его взгляд, обернулась и заулыбалась
— Я тут подумал, — проговорил он, склоняясь к ее щеке, чтобы поцеловать, — что у меня в коллекции преступно мало аметистов для тебя. И рубинов. Да.
Марина с очень светским видом скользнула рукой под его жакет и погладила по спине.
— Это все, что ты вынес с Совета? — засмеялась она.
— Почти, — ему было так хорошо, что пока не началась церемониальная часть, он хотел постоять рядом. — Представляешь, там был бог. Черный Жрец.
— Ну вот, — расстроилась она. — Так и знала, что надо напроситься с тобой.
«В другой раз», — хотелось сказать ему. Но «другой раз» нес за собой слишком много обязательств.
— Кроме бога, там не было ничего интересного, — заверил он. Но не очень искренне.
— А если бы и было, все равно нельзя рассказывать, да? — понятливо продолжила Марина.
Он усмехнулся, вновь поцеловал ее. Раздался гонг, свет притушили еще немного. И со вторым гонгом поднялись гости.
— Его величество светлейший император благословенного Йеллоувиня, сердце его сердца, правитель севера и юга, запада и востока, глаза разума и даритель гармонии Цэй Ши! –объявил церемониймейстер в немыслимо высокой шапке и черном ве-лой. Наступила тишина. Вновь зазвучал гонг и ударил гимн Йеллоувиня.
Император под гимн, ступая мягко, как тигры на стенах, пошел к столу, пока гости кидали в его сторону цветочные лепестки из маленьких корзинок. Бросала Марина, улыбаясь, бросал и Люк, думая, на что только не пойдешь ради налаживания дипломатических связей, бросали правители, и девочка Агриппия наконец-то улыбалась.
Жены полили императору на руки воды из кувшина, жены подали полотенце, жены капнули ароматического масла.
Зашуршали шаги — то быстро-быстро пошли к императору слуги, держа в руках маленькие тарелочки с рисовыми парными булочками. Много-много слуг.
— Дорогие гости, император благодарен вам за ваши дары, — торжественно объявил церемониймейстер. — И сейчас он одарит вас в ответ.
Цэй Ши, который наверняка проголодался не меньше, чем сам Люк, вместе с женами и поварами терпеливо пошел к каждому из сотен столов, чтобы поблагодарить за пожелания и оставить каждому гостю крошечную булочку, посыпанную маком и изюмом, пропитанную маслом. Булочку, которую так легко разломать пополам.
В каждой из булочек оказалось по крупному аметисту.
— Кажется, я поняла, почему йеллоувиньские императоры правят так долго, — эхом его мыслей прошептала Марина ему на ухо. — Часто менять правителя — разорять казну.
Он неслышно засмеялся.
Все-таки их близость строилась не только на желании, страсти, любви к опасности, адреналине и некоем безумии. Но и на похожем чувстве юмора.
А это уже неплохая основа для долгой и счастливой жизни.
К тем столам, которые уже обошел император, подходили слуги, наливали вино, предлагали салаты и закуски. А невозмутимый Цэй Ши все шагал и шагал от стола к столу.
«Смирение, —
Наконец Цэй Ши вернулся за стол. Зазвучали трубы и флейты. Начинался церемониальный вынос шести особых блюд, которые готовили именно к коронации, и можно было выразить интерес и почтение к усилиям поваров.
И поесть наконец.
Глава 12
Четери спал, и когда он засыпал там, в своих снах, пробивались звуки и запахи. Плач ребенка, тихий, настойчивый. Песни на рудложском. Дынно-молочный женский запах, запах снега, запах тревоги. Гулкий мужской голос, хорошо знакомый ему, прикосновения, от которых лилась к нему родная стихия. Жар, который опалял его так, что ему грезилось, будто лежит он на песке под солнцем, и греет солнце сверху, а песок — снизу, разнеживая все тело. Женский голос «Четери, Чет, ты слышишь меня?» Смутные рассказы про то, что сын растет и надо уже проснуться, чтобы увидеть его.
Иногда он даже ощущал женские руки на груди, женские губы на своих губах и на лбу. Ощущал, как кладет женщина на грудь к нему кого-то маленького, пахнущего молоком и гармонией, но ощущения были слишком вязки, чтобы он осознавал, кто это. Слышал, как называют ее имя, как и другие имена, знакомые ему — но не мог и не хотел нырять за ними в глубины памяти. Слышал, как ложится женщина рядом, приникает к нему — и шла от нее слабая прохлада матери-воды, — а затем встает, услышав плач ребенка. Он выныривал из своей реальности у озера буквально на мгновение и тут же его утаскивало обратно. И только странное ощущение того, что позади что-то тяжелое и важное, и что там, куда зовут его, тоже есть место и покою, и радости, и беззаботности, не давало ему забыться окончательно.
Его поили, его обтирали — иногда он чувствовал все это крохотной частью сознания. Но не шел навстречу ощущениям — или не хотел идти.
Пробивались в сны и другие звуки и запахи. Вонь муравьиной кислоты и плотной горячей крови. Звук оружия. Память о боли. Чудовище, возвращающее себе человеческие черты. Красное озеро и красный клинок, взятый из него.
Так много боли было в этих видениях, что даже эхо ее заставляло его скрежетать зубами. Но и эти картины утопали в солнце и лазури, и вновь телу становилось легко и хорошо, и летал он, только вставший на крыло, рядом с матерью, и слушал наставления отца, и подглядывал за тем, как в школе Мастера Фери занимаются подростки, люди и драконы чуть постарше его самого. И вновь застывал в толще горы беспомощной точкой, глядя в черноту и слыша, как умирают вокруг его соплеменники.
Был он и с женщиной, которую звали Афаита. Она пахла дынями, была полногрудой и полнобедрой, и смеялась, закусывая губы белыми зубами, и любила его беззаветно, и ждала всегда с его путешествий. Мешался ее образ с другой женщиной, которая делала его душу спокойной и подходила ему как река — берегам, и он почти вспоминал ее имя — но снова смыкались над ним воды реальности у озера.
Но в какой-то момент, когда он лежал рядом с Афаитой на ложе в доме у озера, и когда ощущал, что завис в толще горы, женщина его подняла голову, поцеловала его в губы и сказала: