Короли в изгнании

Доде Альфонс

— А все же изгнанники наши не унывают... Недавно на улице Антена было раскрыто одно грязное дело, и в нем оказался замешан принц Аксельский... Семейные номера, патриархальная вывеска, а там, можете себе представить, совращали малолетних... Скандал! Хорош наследный принц!.. Но вот что меня удивляет: в самый разгар истории с семейными номерами я получил от Колетты письмо, и она мне пишет, что его высочество в Ницце, что он нанял для нее яхту и она участвовала в гонках... Тут, наверно, какое-нибудь недоразумение. Я был бы очень рад, если б это выяснилось, потому что, между нами говоря, дорогой Меро...

Тут старик с весьма таинственным видом поведал своему другу, что принц неравнодушен к Колетте, а она не из таких женщин, чтобы... Понимаете?.. Так что, очень может быть, немного погодя...

Простое

широкое лицо выскочки озарилось улыбкой.

— Вы только подумайте: Колетта — финляндская королева!.. А дядюшка Совадон из Берси станет дядюшкой самого короля!.. Но я утомил вас...

— Да, мне хочется спать... — сказал Элизе; он уже закрывал глаза — это был вежливый способ избавиться от тщеславного болтуна.

Когда дядюшка ушел, Меро взял рукопись и кое-как приладился писать, но его вдруг охватило такое глубокое отвращение и такая невероятная слабость, что он не смог написать ни одной строчки. Ему было тошно от всех этих гадких историй... Он посмотрел на разбросанные по постели листки, потом обвел глазами свою дрянную комнатушку, в которой он, убеленный сединою старого студента, ради того, чтобы защитить идею монархии, сжигал последние остатки жизни, представил себе, сколько им растрачено душевного пыла, сколько загублено сил, — и в первый раз его посетило сомнение, в первый раз он задумался: не была ли вся его жизнь сплошным самообманом?.. Он — поборник, он — приверженец королей! А короли опускаются ради низменных наслаждений, короли дезертируют, когда нужно защищать свое же собственное дело!.. Взгляд его все еще печально блуждал по голым стенам, на которых, отражаясь от окон противоположного дома, догорали лучи заката, и вдруг задержался на старой реликвии в пыльной раме — на листе с красной печатью: Fides, spes, некогда висевшем над кроватью отца. В тот же миг перед ним возникло прекрасное лицо старого Меро, напоминавшее лица Бурбонов, такое, каким он видел его на смертном ложе: застывшее, уснувшее, но и в смерти сохранявшее выражение беззаветной преданности и неизменной верности, возникли остановившиеся прямые станки, вдали — сухой каменистый холм, на нем — ветшающие мельницы, а над мельницами — беспощадная голубизна южного неба. Это была минутная галлюцинация: вслед за Королевским заповедником в уже туманившейся памяти Элизе промелькнула вся его юность...

Но вот отворяется дверь, слышится шуршанье платья и чей-то шепот. Элизе думает, что это соседка, какая-нибудь добрая девушка из «Риальто», зная, что у него сильная жажда, принесла ему попить. Он прибегает к испытанному средству — сейчас же закрывает глаза: сон выпроваживает назойливых посетителей. Но нет! По холодным плитам пола приближаются чьи-то мелкие нерешительные шажки. Чей-то тихий голосок лепечет:

— Здравствуйте, господин Элизе!

Перед ним его ученик — застенчивый, немного прибавивший в росте, он с боязливостью калеки глядит на изменившегося до неузнаваемости, мертвенно бледного учителя, лежащего на узкой кровати. А за порогом стоит стройная, гордая женщина в шляпе с опущенной вуалью. Она пришла сюда, она поднялась на шестой этаж по лестнице, куда отовсюду доносится шум разгула, ее чистое платье касалось дверей с зазывающими надписями: «Алиса», «Клеманс»... Она не могла допустить, чтобы он умер, не повидавшись с маленьким Царой. Сама она не вошла в комнату, но детская ручка, протянутая Элизе, — это знак того, что она его простила. Элизе Меро берет детскую ручку, прижимает ее к губам, а затем, повернувшись в сторону царственного видения, о присутствии которого он скорее догадывается, вместе с предсмертным вздохом, предсмертным напряжением жизненных сил, предсмертным усилием речи тихо произносит в последний раз:

— Да здравствует король!

XVIII

Конец династии

В то утро в клубе шла азартная игра в мяч. На огромной утрамбованной, убитой, точно арена, площадке, которую отгораживала высокая частая сетка, шесть игроков, в белых куртках, в фехтовальных туфлях, подпрыгивали, горланили, орудовали тяжелыми ракетками. Яркий свет, падавший из громадных окон, натянутая сетка, хриплые крики, мельтешенье белых курток, слуги, сплошь англичане, мерным шагом расхаживавшие около сетки,

их безукоризненно бесстрастные лица — все это создавало впечатление, что вы на манеже во время репетиции гимнастов и клоунов. Одним из наиболее шумных клоунов был его высочество принц Аксельский, которому врачи предписали благородную игру в мяч как средство от его комы. Накануне он вернулся из Ниццы, где провел целый месяц у ног Колетты, а сегодняшняя партия вводила его в парижскую жизнь, и сейчас он подавал мяч, хекая, как мясник, размахивая руками так, что эти взмахи могли бы вызвать восторг на бойне, и вдруг в разгар игры ему доложили, что его спрашивают.

— К чертям! — даже не повернув головы, ответил претендент на престол.

Однако упорный слуга прошептал на ухо его высочеству чье-то имя, — принц удивился, но сменил гнев на милость.

— Хорошо... Попросите подождать... Я скоро кончу...

Войдя в одну из тянувшихся вдоль прохода кабинок с холодными ваннами, обставленную бамбуковой мебелью и кокетливо обтянутую японскими циновками, принц увидел, что на диване, съежившись и понурив голову, сидит его друг Забавник.

— Ах, принц! Ну и происшествие!.. — с убитым видом начал бывший иллирийский король, но в эту минуту вошел лакей с простынями, с шерстяными и волосяными перчатками и принялся обтирать и растирать принца, от которого валил пар, как от мекленбургского жеребца, только что взбежавшего на гору.

После того как над принцем было проделано все, что полагается, Христиан заговорил снова.

— Так вот что со мной случилось... — бормотал он, и его помертвелые губы дрожали. — До вас там дошли слухи насчет family?..

Высочество уставило на него тусклый взгляд:

— Попались?..

Бывший король, отведя в сторону свои красивые несмелые глаза, утвердительно кивнул головой. После некоторого молчания он продолжал:

— Рисуете себе картину?.. Ночь, и вдруг — полиция... Девочка плачет, катается по полу, впивается ногтями в полицейских, обнимает мои колени: «Государь!.. Государь!.. Спасите меня!» Пробую заставить ее замолчать — поздно... Срочно придумываю себе фамилию — комиссар хохочет: «Напрасно стараетесь... Мои подчиненные узнали вас: вы — принц Аксельский...»

— Очень мило!.. — проворчал в умывальник его высочество. — Дальше!

— Понимаете, мой дорогой, я так растерялся, так опешил... Были тут и еще некоторые причины, но о них я скажу потом... Одним словом, комиссар принял меня за вас, а я не стал разубеждать его, тем более что я был уверен, что об этом происшествии скоро забудут... Не тут-то было. О нем опять заговорили, вас могут вызвать к следователю, и вот я и пришел вас просить...

— Предстать перед уголовным судом вместо вас?..

— О, до этого дело не дойдет!.. Поднимут шум в газетах, назовут имена, и только... Но в Иллирии как раз сейчас назревают события, зашевелились монархисты, скоро нас снова возведут на престол, а этот скандал может иметь самые нежелательные последствия...

Какой жалкий вид был у незадачливого Забавника, ожидавшего решения своей участи от аксельского кузена, который молча приглаживал перед зеркалом три рыжих волоска! Наконец наследный принц соблаговолил раскрыть рот:

— Так вы думаете, что в газетах... — И вдруг сонным и тягучим голосом чревовещателя изрек: — Шикарно... Очень шикарно... Воображаю, как обозлится мой дядюшка...

Он оделся, взял тросточку, надвинул на ухо шляпу.

— Едемте завтракать...

Пройдя под руку по галерее фелланского монастыря, они, оба — в мехах, так как был настоящий зимний день, прекрасный день, светивший холодным розовым светом, сели в фаэтон Христиана, дожидавшийся у тюильрийской решетки, и легкий экипаж вихрем помчал наших неразлучных друзей — успокоившегося, сияющего Забавника и менее вялого, чем обычно, Куриного Хвоста, разгоряченного игрою и мыслью о шалости, героем которой он прослывет в Париже, — по направлению к кафе «Лондон». Когда они проезжали Вандомскую площадь, в этот час почти безлюдную, на тротуаре стояла, держа за руку мальчика, молодая элегантная женщина и вглядывалась в номера домов. Наследный принц, с высоты своего сиденья не пропускавший ни одного смазливого женского личика и рассматривавший их с жадностью бульварного завсегдатая, который постился целых три недели, вздрогнул, заметив ее.