Коромысло Дьявола

Катавасов Иван

Скажи, брат ты мой, сколько раз ты встречал у разных писателей-писарчуков, будто люди в удивлении постоянно задирают вверх именно одну бровь?

Вспомнил? Ага, довольно часто. У некоторых обалдуев чересчур…

Теперь пошли к зеркалу в холле и посмотрим, как у нас с тобой получится приподнять бровь. Давай, так сказать, удивимся литературно, как оно в массовой культурке принято…

Пару минут ученик и учитель старательно, серьезно пытались задействовать лицевые мышцы, пробуя поднять какую-нибудь бровь и не трогая другую. Корчили друг другу и зеркальным отражениям

уморительные рожи, закатывали глаза, лоб морщили, брови сводили, разводили, хмурили, супили, чуть ли не шевелили надбровными дугами.

Как ни удивительно, задрать вверх одну-единственную бровь ну никак у них не получалось. Удивляйся, не удивляйся…

В конце концов оба не выдержали глупости таковского клоунского занятия, стали давиться смехом и безудержно, неукротимо расхохотались. В приступе хохота Филипп присел на корточки, вытирал кулаком глаза, а Ваня, обычно хмурый и серьезный, свалился на пол и, держась за живот, дрыгал ногами.

— Во, Иван, не в бровь, а в глаз. В мимику, из рака ноги.

Сногсшибательно…

Хотя у всяких-разных писателей, Вань, герои еще умеют складывать одну бровь домиком, хмурить ее, поводить бровью, вскидывать, воздевать, нервно дергать ею, заламывать, изгибать и выгибать поэтической дугой, — учитель возобновил дидактическое литературоведение. — И никто в анатомиях не знает, для чего та бровь вздернута, заметил один умный русский языковед — автор исторических романов.

Видать, брат ты мой, не получится из нас с тобой по-настоящему сказочных литературных героев. Конституция не позволяет, и мимические мышцы не дают этак уродски гримасничать и делать финт бровями, вернее, одной бровью.

Ваня встал, посерьезнел, отряхнул брюки и принялся допытываться по существу вопроса. Причем не только в опусах массовой культуры и макулатуры ему требовалось педантично разобраться с единой, одиноко гуляющей бровью. «Чтоб маленьких не охмуряли, не обманывали всякие каки-писаки».

— А вы, Фил Олегыч, почему мне фэнтези Булгакова хвалили? — последовал въедливый и каверзный вопросик. Два в одном. — Ведь у него в «Мастере и Маргарите» конферансье поднимает одну бровь, помните?

— Так то ж клоун профессиональный, лицедей… лицемер гипократический, — перешел на английский находчивый наставник, намекая на фантастическую эпопею, какую взахлеб и в запой читал его ученик по утрам, вечерам и во время сиесты.

— Опричь того, брат ты мой, там в варьете мы имеем сплошь сатанинскую магию. Да и тот еще Дьявол, помнится, на сцене сидел в креслице.

— Ну да, если с магией и колдовством, то все понарошку, — подтвердил Ваня.

— Эт-то точно. Хотя нарочитое умение двигать одной отдельной бровью все же встречается. Очень-очень редко. Не чаще, чем способность шевелить ушами.

Когда я учился в седьмом классе, у нас объявился один третьеклассник, чисто конкретно клоун, рот до ушей, хоть завязочки пришей. Вот он умел сгибать верхнюю часть левого уха. Так на этого мелкого урода и его финты вся гимназия ходила смотреть. Даже лбы и быки из старших классов приходили и требовали, чтоб показал шевеление ухом и рассмешил.

— Ну

да, я тоже в кино видел, будто ухом шевелить можно. Помните, Фил Олегыч, «Иван Васильевич меняет профессию»?

— Так то ж спецэффект, — учитель веско подвел материальную базу под киношное лицедейство Савелия Крамарова.

— В комедиях с Джоном Кэрри, наверное, компьютерную графику используют, когда он двигает бровями, — согласился с материалистической подоплекой фантастической мимики Ваня.

— Кстати говоря, Иван, на моем веку я только один раз видел, как у одной девицы обезьяньего вида бровь уехала на висок. Но и там был особый случай.

— Какой, Фил Олегыч?

— Да, понимаешь, живот у нее, бедолаги, резко скрутило по самое невмочь.

— Ну да, понятно. Вчера за обедом сеньорите Долли тоже очень в туалет захотелось. А выйти стеснялась, пока грэнди Бармиц о христианских ценностях толковал. Так она вся извертелась и под столом кренделя ногами выписывала, словно балерина, все балетные позиции перепробовала. И нос у нее морщился…

— Ага, дело жизненно важное, отчаянно физиологическое… Валяй-ка ты, вьюнош, к обеду переодеваться.

Да в сортир можешь заглянуть на всякий житейский случай, Джонни. Джонни ку-у-л…

— Йес, сэр!

Не в пример злюке Снежане, у Филиппа, чего бы он ни сказал, о чем бы ни говорил, ни разу не получилось колко и обидно. Ваня такого за ним не припомнит.

«Правильный он учитель, мой Фил Олегыч. Никогда не злится, не козлится по мелочам, не обижает… Иногда, конечно, зудит, нудит… как все взрослые. Но младших уважает, наверное, больше, чем старших. Хотя заумные речи грэнди Сан Саныча слушает уважительно. Интересно, где этот рязанский дед так круто научился по-английски?

Эх, мне бы так…

Надо вспомнить, где это я читал, будто Путин в Москве умеет гримасничать одной бровью, или посмотреть за ним в телевизоре…»

— 3 -

После обеда Филипп оставил Ваню со всеми техасскими народами, малыми и большими, содружно смотреть в прайм-тайм-лайв невообразимо суперпопулярное ток-шоу по ти-ви. Как водится, с наказом: «вникать и проникать в мериканьский прямой эфир».

Вместо же телевидения учитель решил оказать самоличное уважение русскому деду-писателю, выразившему стариковское желание совершить вечерние моцион и променад в компании с кем-нибудь из молодежи.

— …Файлы и данные, лежащие на вашем информационном модуле неофита, Филипп Олегович, подлежат регулярному обновлению по орденской сети. Тождественно тому и расширение вашего доступа к дополнительной информации. Это прерогативы прецептора.

Однако в данном дидактическом казусе ваш асилум меня несколько упредил и не скажу, кабы зело озадачил. Подчас наши непредсказуемые убежища нас понимают лучше, нежели мы разбираемся в себе самих.

Также меня нисколько не удивили ваши проникновенные интерпретации, трактовки непереводимых реалий в переводе тех или иных евангельских апокрифов и канонов на новые языки. Бысть по сему, коли метанойя в исходном греческом православии есть не только покаяние по-русски…