Короткое время бородатых
Шрифт:
– Полы, потолки, засыпка, окна-двери, крыльцо и по мелочам: погреб, туалет, забор. Всего понемногу, и все надо делать.
– Опять крайние, - вздохнул кто-то.
– А куда их девать? - кивнул Прокопов на дочку. - Таскаем за собой, как кутят.
– Откуда же людей снимать? - продолжил тот же голос. - На всех объектах в обрез. Ставили бы своих. Они же начинали делать? Пусть кончают.
Прокопов к печке подошел, сел на чурбачок.
– Ну, давайте наших, - согласился
– Давайте наших... - повторил Прокопов. - Жилье, восьмиквартирка и общежитие. Снимем?
– С жилья нельзя.
– Дальше. Теплотрасса. С нее?
– Тоже, конечно, не стоит.
– Школа. Медпункт. Еще два жилых дома, - ровно перечислял Прокопов, набивая печку поленьями. - Бытовка лесопилки. Столярка. Все.
– В общем, мы крайние.
– Крайние не крайние, - повернулся Прокопов к ребятам. - Я думаю, вы разозлитесь и сделаете быстро. Так что подумайте, посоветуйтесь и ставьте хороших людей. Я вас очень об этом прошу. И как отец. Куда же их девать?
Вспыхнули новые поленья в печурке. Прокопов, освещенный их неверным пламенем, глядел на дочку.
Леночка вдруг встрепенулась, спросила у Славика о времени и, подойдя к отцу, решительным тоном сказала:
– Папа, пошли домой. Тебе пора спать. Болтуша, тоже пошли. Я вас сейчас ужином накормлю.
Прокопов взял дочку на руки, попрощался. Григорий поднялся его проводить. Задремавший Болтун бросился за хозяином. Андрей следом вышел.
На улице посвежело. Даже холодом тянуло.
В тишине было хорошо слышно, как звенит о чем-то Леночка, а ей вторит неторопливый отцовский басок. Долго было слышно. Голоса глохли, удаляясь. Вот уже Прокопова совсем не слыхать. А только Леночка еще звенит и звенит, уходя. И что-то печальное чудилось в этом тонущем во тьме и тишине детском голоске.
– Гриша? - негромко спросил Андрей. - А что у него с женой?
– Откуда я знаю? - вздохнул Григорий. - Уехала она. Вроде мать заболела. Но что-то... Какие-то разговоры... Не знаю.
Ребята из сушилки потянулись в вагончики. Андрей сапоги переставил на решетке и возле, чтобы все хорошо сохли, и уселся читать.
Время от времени, дабы наплывающую дрему разогнать, он оставлял книгу, оглядывал свое хозяйство и шел на улицу, бродил по лагерю, мимо спящих вагончиков.
В один из таких походов возле столовой он услышал шаги.
– Что ж ты бродишь всю ночь одиноко? - пропел Андрей в темноту и почувствовал холодок внезапного страха.
– Андрей?
– Зоя, что так поздно?
Остановившись против Андрея, Зоя молчала. Было темно, но Андрей чувствовал, что смотрит она
– Что с тобой? Что случилось?
– Что случилось, что случилось, что такое получилось, - медленно проговорила Зоя.
– Что с тобой? - громче сказал Андрей.
– Не кричи. Спят, - дважды капнула словом Зоя. - Ничего не случилось.
– Спроси: как жизнь, ответят: ничего. Но это ничего еще не значит. Так?
– Так. А ведь нам скоро уезжать. Меньше месяца.
– Ты не рада?
– Рада-то рада...
– Знаешь, Иван сегодня какого-то парня...
– Знаю, - перебила Зоя. - Знаю. Ох, Андрюша, влезла я зря, кажется.
– Куда влезла?
– Как куда? Нам ведь скоро уезжать.
– Ну и что?
– А как же Иван?
– Что Иван?
– Плохо ему здесь будет.
– Оставайся. Все давай останемся возле Ивана. Будем его охранять.
– Не надо смеяться. Мне его жалко.
– Что здесь людей хороших нет?
– Есть. Но для них он - Ваня Бешеный Судак.
– А Лихарь, Степан, Прокопов да и другие, мы их просто не знаем.
– Это верно. Может, и не пропадет. А может, и пропадет, - твердо добавила Зоя. - Все равно, уедем, а душа неспокойная будет. Вроде могли помочь человеку, а вот так... не захотели, что ли. Не знаю...
Андрей проводил Зою к вагончику, а у самых ступеней она зашептала:
– Послушай. Может быть, Ивану отсюда уехать? Например, к нам в Волгоград.
– Не знаю. Это у него надо спросить.
– Он и там будет работать. Только рядом с нами. Так лучше будет.
– Не знаю... Нужно у Ивана спросить. А так пустой разговор. Иди, спи, Заяц. Спросим завтра. А то скоро подниматься.
И снова Андрей в сушилку пошел, читал там. Но чтение в голову не лезло. Глаза шли по строкам, а думалось о другом. О Зое, об Иване, о Наташе.
20
В клубе мест не хватило, и многим пришлось устраиваться на принесенных из лагеря стульях и скамейках.
У дверей скандалили неряхи: "амбалы" из бригады Барабанова, с красными повязками на рукавах, гнали в шею любого, чей внешний вид был непраздничным. В экстренных случаях вмешивался сам Семен, и его решение обжалованию не подлежало.
– Гляди на меня, - басил он и тяжело поворачивался налево и направо, демонстрируя аккуратно постриженные усы и бородку, отглаженные брюки и рубашку. - А теперь на себя, - и легонько подталкивал спорящего к большому зеркалу, стоящему у входа.
– Мета-мор-фозируйся, - предлагал Семен и удалялся.