Корсар
Шрифт:
Однако. Зря я не сломал ему шейку, когда хотелось.
— Систер, прекрати, я же сказал, что разберусь, значит, разберусь.
— Сколько раз я это уже слышала? — выплёвывает Ева, а меня изнутри от гордости распирает, что не плачет и не причитает. — Ты каждый раз говоришь одно и то же, но сейчас это уже перешло всякие границы.
— У меня был тяжёлый период, — бурчит Артём, а Ева хмыкает. Как жаль, что не вижу её лица в этот момент. — Но сегодня я выиграл. Заберу бабки и расплачусь с долгами, и нас в покое оставят.
— Выиграл он… Повезло просто. Сколько ты им должен?
— Тридцать тысяч.
—
— Сумасшедшая? — фыркает Артём, у меня челюсть от его тона сводит. — Зелёных.
Тридцать тысяч? И этот дебил думал, что здесь заработает столько? Да кому он нужен, такие деньги ставить на новичка?
Отхожу в сторону и быстро иду к своему ангару. Всё, что мне было нужно, услышал, об остальном буду думать после. Достаю телефон, набираю Аню и влетаю в помещение, где, слава святым покрышкам, никого нет. Через минуту приходит Аня. Отдаю ей тридцать тысяч, а она при мне исправляет сумму выигрыша на нужную мне, кивает и уходит.
Вот теперь пусть только попробует не решить все проблемы.
8. Роджер. 90-е годы
Много лет назад
— О, Ро-ди-он вернулся, — противным голосом протягивает Урод и достаёт из пачки сигарету. — Имя-то какое мерзкое.
Суёт в рот сигарету, прикуривает, а мне так отчаянно хочется воткнуть ему её в горло, до задницы пропихнуть, чтобы подавился. Урод, настоящий, высокопробный.
— Мать где? — задаю единственный важный для себя вопрос. В этот проклятый дом возвращаюсь только ради матери, каждый раз опасаясь, что могу не успеть.
В своих попытках доказать, бросившему нас, отцу, что она ещё кому-то нужна, мама нашла себе вот это… человека, способного только разрушать.
— В магазин попёрлась, бесполезная клуша, — выплёвывает, точно вонючего жука случайно проглотил, а у меня снова кулаки зудят, так ударить его хочется. — Хоть на что-то сгодится.
“Когда-нибудь я убью тебя, кусок дерьма, вот увидишь”, — проносится в голове, и снова сжимаю кулаки, чтобы успокоиться.
— Чего это тебя перекосило-то так, сынок? — кривляется, попыхивая сигаретой, даже, наверное, не представляя, каким идиотом выглядит со стороны. — Подрастёшь, сам поймёшь, что баб нужно держать в ежовых рукавицах, а на шее — строгач, тогда они на людей похожи становятся.
Срываюсь с места и хватаю Урода за грудки. Он меньше меня, пятнадцатилетнего, и слабее, потому, если захочу хорошенько приложить его головой о дверной косяк, вряд ли сможет оказать сопротивление. Только мама умоляла не трогать его, чуть не в коленях ползала.
— Что, Родя, кишка тонка на папку руку поднять? — издевательски смеётся, когда отпускаю его. — И правильно, уважай меня, тогда и от армии откосить помогу и на работу устрою.
Да лучше на войне оказаться, чем его терпеть. Ненавижу, ненавижу!
— Да пошёл ты, понял?
Он снова ржёт, и смех его мерзкий болью в затылке отдаётся. Разве можно кого-то ненавидеть ещё больше?
Самое ужасное в этом всём то, что иногда ненавижу и мать. За то, что не слышит меня, выгонять его отказывается. И только из-за страха оставить её наедине с Уродом не ухожу из дома. Давно мог бы перебраться
— Не ерепенься, Родя, — отмахивается Урод, снова берёт в зубы сигарету и, сделав глубокую затяжку, стряхивает пепел в мраморную пепельницу в виде льва. — Вы у меня с матерью на шее сидите, с вас и спрос. Кто кормит, поит, одевает, кружки и секции всякие оплачивает, тому и правила диктовать. Это жизнь, по-другому её только идиоты проживают.
— Да подавись ты своими деньгами! Я плаванье брошу, в ПТУ пойду, в общаге жить буду. И мать заберу, понял?
Урод щурит карие глазки, точно впервые видит меня, а потом снова смеётся.
— Да ты без своего плавания жизни не представляешь, ничего ты не бросишь, — поднимает вверх указательный палец и криво улыбается, словно всё про меня знает. — А мамаша твоя слишком привыкла к красивой жизни, чтобы уехать там куда-то. Мал ещё о таких делах рассуждать. Так что уймись.
Обида душит, а ещё злость. На себя, на мать, отца, что бросил нас и из-за этого всё рухнуло.
Выбегаю из квартиры, сбегаю по лестнице, лишь бы быстрее убраться отсюда. Мне мало воздуха, внутри всё горит и клокочет, а больше всего на свете хочется проломить кому-то череп. В последнее время слишком часто стал срывать злость подобным образом, разбивая кому-то носы и получая по рёбрам в ответ. Как оказалось, драки очень успокаивают.
— Эй, Родь, ты куда? — раздаётся голос Витьки, стоящего возле мусорного бака и что-то там рассматривающего. — Постой!
Срывается с места и бежит за мной, но я быстрее. Я всегда быстрее него, как бы ни пыжился и не тряс на ветру платиновой чёлкой, от которой все девчонки в школе с ума сходят.
— Родя, что случилось? Снова Урод? — останавливается в шаге от меня, сгибается пополам и пытается отдышаться.
— Он самый, — киваю и убираю упавшие на лицо рыжие волосы. — Убью гада!
— Ага, и в тюрягу сядешь, — ухмыляется Витька. — Знаешь, что там с такими смазливыми лапочками делают? Я в кино видел.
Отмахиваюсь от него и направляюсь в дальний двор, где на огороженной площадке можно повисеть на ржавых турниках и переключить мысли на что-то другое. Витька идёт следом, потому что мы всегда вместе. Однажды от нечего делать даже сочиняли на пару рыцарский роман в стиле “Айвенго”, и нашего главного героя звали сэром Родвиком. Просто соединили вместе имена — Родион и Виктор. В итоге та ещё героическая личность получилась.
До сумерек тренируемся, пока мышцы не начинают ныть, а тело — нещадно болеть.
— Хочешь, у нас переночуй? — предлагает Витька, искоса поглядывая на горящие окна моей квартиры. — Мать в ночную ушла, а отец спит. Пошли, а?
— Хорошо, приду, — киваю, а друг радостно скалится. — Только мать повидаю, предупрежу и приду. Замётано?
— Ещё как!
Пожимаем друг другу руки как самые настоящие взрослые, истинные самцы, и расходимся по разным подъездам. Вхожу в свой и чем выше поднимаюсь, тем сильнее тревога. Чувствую, что в квартире что-то происходит, потому что даже сквозь двойную дверь на лестничную клетку просачиваются приглушённые голоса матери и Урода. Она вскрикивает, о чём-то умоляет, Урод орёт дурниной, а у меня сердце в пятки соскальзывает.