Корсар

Манило Лина

Когда отец сообщил, что мать умерла, чётко увидел перед собой цель: отомстить Уроду. Только этими мыслями и жил, ведомый первобытной жаждой крови. Найти, где бы ни прятался, и уничтожить, на клочки разорвать собственными руками, но эта мразота сдохла раньше, чем я успел освободиться. Надеюсь, его душа гниёт без надежды на спасение, больше мне надеяться не на что.

Откладываю вилку в сторону и сжимаю пальцами переносицу. Злюсь на себя, что снова эти воспоминания всплыли на поверхность так не вовремя. Проклятие какое-то.

Тянусь рукой к бутылке минеральной воды, стоящей чуть левее от центра стола, и наливаю

себе полный стакан. Когда выпиваю половину одним глотком, перевожу взгляд на Еву.

— Ешь, — говорю, глядя как портит еду, так ничего в рот и не положив.

С таким богатырским аппетитом она точно скоро растает.

— Не хочется. — Пожимает плечами и смотрит на меня, как будто сказать что-то решается, но никак не соберётся с духом. — Я вообще очень мало ем. То некогда, то забываю.

“То нечего”, — продолжаю за неё мысль, но вслух не высказываю, чтобы гордость ненароком не задеть. И ведь умом понимаю, что не имею права настаивать, насильно еду запихивать, но как же бесит, что она до конца расслабиться не может.

— Ева…

Так много сказать хочется, но не знаю, с чего начать.

— Роджер? — В глазах — вопрос, на который не знаю, что ответить.

Надо встать, найти в себе силы, чтобы схватить её в охапку и отвезти домой, но малодушничаю, потому что действительно сдохну, если отпустить решусь. Что-то такое есть в этой рыжей худой девушке, что покоя не даёт и внутри всё вверх дном переворачивает. С ней живым себя чувствую, способным на любое безумство, снова молодым.

Вдруг Ева встаёт и, стремительной походкой обойдя стол, оказывается совсем рядом. Даже сообразить ничего не успеваю, а она волосы мои с лица убирает и по скуле пальцами проводит, вычерчивая линии.

— Посмотри на меня, — тихо просит, и я слушаюсь. — Что тебя тревожит?

В глазах — зелёных, что майская трава — тепло и свет. А ещё искренность, которой давно уже не видел. Не в женских взглядах так точно. И от этого мозг взрывается, оставляя лишь чистые инстинкты, от которых невозможно укрыться, их нужно лишь удовлетворять.

Одним рывком встаю, а Ева ахает, когда ладонями её лицо зажимаю и в губы впиваюсь. Наплевать на всё в этом грёбаном мире, когда она так близко и так отзывчиво отвечает на поцелуй. Забываю обо всём, когда её язык сплетается с моим в диком танце, который длится и миг, и вечность одновременно, изматывая и опьяняя. Сжимаю Еву в объятиях, прижимаю к себе, а тело моё уже готово к бою, хотя ведь нельзя, не должен. Но тонкие пальцы уже задирают мою футболку, касаются кожи на спине, а я орать готов, до какой степени это приятно. Проводит короткими ногтями вдоль позвоночника, а внутри меня плотина рушится, и чистые эмоции накрывают с головой.

Мгновение и моя футболка летит куда-то в сторону, а я даже не задумываюсь о том, что Ева шрамы мои увидеть может. В этот момент не существует ничего, кроме общего кислорода и приглушённых стонов, которые ловлю ртом, выпиваю досуха, без остатка.

Не знаю, осознаёт ли сама, что делает со мной, когда так податлива в моих руках.

— Надо остановиться. Понимаешь это? Я старый, я не нужен тебе… Только скажи, и я сразу прекращу.

Ещё пытаюсь воззвать к её благоразумию, если уж своего не осталось, а мой голос больше похож на хрип раненого зверя, но Ева снова целует, и это окончательно разрушает стену из бронированного стекла,

за которой ещё пытался спрятаться.

Поднимает руки, когда футболку эту чёртову срываю с неё. Лихорадочно, точно конец света буквально через секунду, покрываю поцелуями тонкую шею, спускаюсь вниз, прокладывая влажную дорожку вдоль пульсирующей жилки. Касаюсь языком кожи на плече — нежной и бархатистой, сладкой, — и из губ Евы вырывается стон, когда грудь через бельё ладонью сжимаю. Мне нужно больше, нужна она вся без остатка, но ведь не здесь же! Но остановиться практически невозможно, хоть и пытаюсь тормозить изо всех сил. Не выходит. Только не сейчас. Только не с ней.

— Ева… — выдыхаю, когда бельё летит на пол, а перед моими глазами открывается вид на самую красивую грудь на всём этом долбаном свете. Идеальные полукружья, с тёмными ореолами сосков…. — Божественно.

Прячет лицо на моей груди, бурчит, что должно же в ней быть хоть что-то красивое, приглушённо смеётся, а я прижимаю её к себе и лишний раз убеждаюсь, что больше не смогу отпустить. Больше того, позвоночник через задницу вырву тому, кто посмеет у меня Еву забрать.

Несколько мгновений стоим, не шевелясь, точно замерли мухами в янтаре, но всё-таки Ева отнимает лицо от моей груди и в глаза смотрит.

— Спасибо тебе, — говорит и до щеки моей дотрагивается. Прохладные тонкие пальцы гладят скулы, поглаживают бороду, которую совсем недавно подстриг, даже сбрить хотел, но в последний момент передумал, потому что слишком привык видеть в зеркале свою рожу именно такой. — Просто подумала, что должна это сказать.

Наши тела так близко, но в этот момент мы почти целомудренны, штаны даже на месте. И как бы мне не хотелось разорвать их на части, понимаю, что не должен этого делать. Во всяком случае, не здесь. Не знаю, девственница ли Ева — такие вопросы всегда волновали меня в самую последнюю очередь, — но наш первый раз не должен быть в стенах ресторана. Впервые за многие годы мне хочется сделать всё правильно. Букеты, конфеты, прочая ерунда, которую так любят девушки. Разве Ева не достойна этого?

— За что? — Наматываю толстые тяжёлые пряди на пальцы, а воспалённая фантазия подбрасывает кадры, как по подушкам моим волосы рыжие разметаются… — Я ничего особенно не сделал.

Находиться так близко к ней, почти голой, в объятиях сжимая до боли, и просто разговаривать? Что-то в этом есть, неуловимо прекрасное, призрачное, но наполняющее теплом изнутри.

— Ты что? — удивляется и кладёт ладони мне на грудь, где белеют шрамы. Гладит каждый, даже те, что татуировками замаскированы. Потом целует один, находящийся на плече, а у меня член болезненно дёргается. Если так продлится ещё хоть пять минут, спущу в штаны, как подросток. — Ты замечательный. Даже, наверное, сам не знаешь, насколько.

Её вера в то, что я хороший пугает и придаёт сил одновременно. Не хочется разочаровывать и страшно, что именно так всё и случится.

— Ага, я именно такой, — усмехаюсь и целую Еву в макушку. — Чудо как хорош, аж сам себя поцеловать мечтаю.

Надо одеваться, пока снова кто-то не вошёл и не напугал её. Стараюсь не думать, к чему ведут наши игрища, потому что снова заклинит, и тогда мы выберемся отсюда, в лучшем случае, к завтрашнему утру.

— Мне домой нужно, — произносит Ева тихо и взгляд отводит. — Вдруг Артём вернулся уже?