Кошачья Свара. Мадрид, 1936
Шрифт:
В тоскливом полумраке зимних сумерек они проехали по улице Браво Мурильо до площади Куатро-Каминос. По мере приближения к конечному пункту попадались всё более многочисленные группы пешеходов, направлявшиеся к месту проведения митинга и занявшие тротуары и даже мостовые. Такси продвигалось всё медленнее и часто резко тормозило, потому что прохожие выглядели так, что клаксон таксист использовать не решался. Наконец, водитель заявил, что больше двигаться не может. В качестве объяснения он сказал, что "не из этих". Энтони расплатился, и они с Пакитой пошли пешком. Когда толпа стала уже весьма плотной, Пакита
– А это точно не мышеловка?
– спросил Энтони.
– Даже если и так, - ответила Пакита.
– Уже поздно о чем-либо сожалеть. Или вы боитесь?
– Я боюсь за вас.
– Я вполне способна за себя постоять.
– Эта фраза ничего не значит, просто общие слова, - ответил Энтони, в глубине души оскорбившись, что его приняли за труса.
– И кроме того, мне-то ничто не угрожает в любом случае, я британский подданный.
Пакита тихо рассмеялась.
– Это мероприятие запретила полиция, - сказала она.
– Так что мы нарушили закон.
– Я скажу, что меня обманули.
– Вот как? В самом деле?
– спросила она полушутя, полусерьезно.
Несмотря на кокетливый тон, Энтони вовсе не чувствовал себя уверенным. Он незаметно бросал взгляды направо и налево в поисках полиции, но даже с высоты своего роста не смог заметить никого в форме. Возможно, присутствие вооруженной полиции привело бы к обратному результату, подумал он, или она ожидала, пока все соберутся в одном месте, чтобы устроить избиение. Ну а если полиция не появится, а на нас нападут другие группировки, то кто восстановит порядок? После продолжительных размышлений он пришел к выводу, что полиция наверняка скрывается неподалеку и готова вмешаться при первых признаках насилия. Эта мысль его одновременно и успокоила, и встревожила.
Кинотеатр представлял собой трехэтажное здание. Большие рекламные щиты, обрамлявшие фасад, сейчас были затянуты полотнищами черной ткани, на которых были написаны имена фалангистов, погибших в облавах и уличных перестрелках. Энтони пробежал глазами этот траурный перечень и обнаружил, что растерял последние остатки оптимизма. Двери кинотеатра были распахнуты настежь, и толпа, выстроившись перед ними в длинную очередь, двигалась очень медленно, минуя строгий контроль, состоящий из нескольких молодчиков в голубых рубашках, стремящихся отловить возможных лазутчиков и провокаторов, которые вполне могли затесаться в толпу участников. Всё делалось на полном серьезе и с большой ответственностью.
Энтони и Пакита пристроились в конец очереди и вслед за остальными направились в холл. Там толпа разделилась: кто-то направился прямо в партер, кто-то - в сторону лестницы, ведущей на верхние этажи. Энтони с Пакитой как раз думали, в какую сторону направиться, когда к ним подошел коренастый смуглый мужчина с напомаженными волосами и тонкими усиками. Он был одет в голубую рубашку с вышитой эмблемой - красное ярмо и стрелы; на поясе у него висела кобура с пистолетом; то и другое давало ему несомненное преимущество. При этом даже нарочито грозный вид, который он весьма старался себе придать, не мог скрыть его очевидной нервозности. Даже не взглянув на англичанина, он обратился к Паките с озабоченным выражением на лице:
– Никто нас не предупредил, что ты придешь, - сказал он.
– Я знаю, -
– Я здесь инкогнито: сопровождаю одного иностранного гостя.
Распорядитель недоверчиво посмотрел на Энтони. Сдержав удивление, которое вызвали слова Пакиты, Энтони принял равнодушный, почти презрительный вид. Распорядитель отвел взгляд и сказал:
– Пойдемте со мной. Я проведу вас в ложу.
– Нет, - решительно отказалась Пакита.
– Он не должен знать, что я здесь. Мы пристроимся в сторонке, где получится. Главное, ничего ему не говори.
– Хорошо, - ответил распорядитель.
– Как хочешь. В партере, с краю, есть еще свободные места. Только поторопитесь, скоро их не останется.
Они нашли два свободных кресла в самом конце ряда, недалеко от выхода. Энтони подумал, что это весьма кстати: когда начнется митинг, можно будет потихоньку уйти, не теряя лица в глазах своей спутницы. Однако, с каждой минутой положение становилось всё хуже: народ всё прибывал, свободных мест уже не осталось, ложи и амфитеатр были переполнены; люди стояли даже в проходах.
На сцене стоял покрытый черной скатертью стол. Внизу перед сценой выстроились в ряд молодчики в голубых рубашках с флагами Фаланги. Атмосфера в зале всё больше и больше накалялась. Наконец, после двадцатиминутной задержки, крики в толпе возвестили о приходе трех ораторов. Энтони узнал Раймундо Фернандеса Куэсту и Рафаэля Санчеса Масаса; третий оратор - высокий лысый мужчина крепкого телосложения - был ему незнаком. Англичанин спросил у Пакиты, кто это такой, и та ответила, что это Хулио Руис де Альда, тот самый легендарный летчик, что десять лет назад пересек на гидроплане Атлантический океан, и один из руководителей Фаланги.
Между тем, все трое ораторов устроились за столом и теперь дожидались, когда в зале установится тишина. Спустя некоторое время Фернандес Куэста поднялся, взял в руки микрофон и рявкнул:
– Тихо!
Шум сразу смолк, и Фернандес Куэста начал свою речь:
– Как вам всем известно, - начал он, - цель этого мероприятия - подытожить результаты предыдущих выборов. Народный Фронт победил; еще один шаг - и Испания окажется в руках марксистов. Но даже если бы всё было наоборот, - продолжал он, решительно заглушая раздавшиеся в зале крики протеста, - результат был бы тот же, потому что все эти выборы -просто фикция, призванная хоть как-то узаконить захват власти этой шайкой коррумпированных бездельников и предателей родины.
– Этот человек дождется, что нас всех арестуют, - прошептал Энтони на ухо Паките.
– Поберегите нервы, - ответила она.
– Это еще только начало.
– Именно по этой причине, - продолжал он, - Фаланга не присоединилась на выборах ни к тем, ни к другим. Она выступала сама по себе, зная, что проиграет, потому что с самого начала было ясно, что эти выборы - профанация. Мы приняли в них участие лишь для того, чтобы заявить о себе, и не более, - здесь он выдержал драматическую паузу и добавил, понизив голос: - Но и эти наши усилия оказались бесплодными, ибо те, кто нас понимают, нас ненавидят, а те, кто мог бы полюбить, нас не понимают. Потому что мы - не левые и не правые. От левых у нас - жажда перемен, от правых - национальное самосознание, однако мы не страдаем ненавистью первых и эгоизмом вторых.