Космическая шкатулка Ирис

Кольцова Лариса

Владимир

Ландыш слонялась по объекту, маленькая Виталина бродила по её пятам.

– Чего ты не играешь в своей башне? – спросила у девочки Ландыш.

– Алёша улетел в горы на другой объект. Я же не буду там сидеть одна. Можно к тебе наверх? Я хочу поиграть на верху твоей башни.

– Нельзя. Ты оттуда упадёшь. Там низкая ограда. Там не детская площадка, а площадка для наблюдений.

– Кого?

– Чего?

– Кого ты наблюдаешь? – Виталина морщила носик, задирая голову кверху. Сине-зеленоватые глаза в чёрных густых ресницах были отцовским вкладом в последнюю дочь. Вообще же она менялась

на глазах. Если в первые годы жизни она была больше похожа на мать, а Ландыш уже давно знала о том, что Виталина её дочь, то постепенно она становилась всё сильнее похожей на отца. Но в её отношении к ребёнку мало что менялось. Виталина продолжала оставаться любимой дочкой Вики и Кука.

– Ты обещала мне взять меня с собою на луг к ланям. Я хочу их доить. У меня есть вёдрышко для молочка.

– Они тебя боятся. Они не дадут тебе прикоснуться к себе. Они же почти одичалые. – Ландыш взяла Виталину на руки. Виталина была очень тяжёлой и тянула её руки вниз. – Ты такая плотная! – сказала мать, – как ведро кирпичей. И толстая. Вика кормит тебя как хрюшку какую, – и поставила дочь на высохшую траву. Стояла засуха.

– Хрюшка это кто? А кирпичи похожи на молочко? Их тоже наливают в вёдрышко? – Она называла ведро «вёдрышком».

– Кирпичи это строительный материал для зданий. А хрюшка это такой зверь, но домашний. Она очень много ест. И на носу у этого зверя костяной кружочек с двумя дырочками. Впрочем, я и сама не видела их никогда.

– У меня нет на носу кружочка с дырочками! – закричала Виталина и обиженно толкнула Ландыш. Она относилась к ней как к своей подружке. – Ты сама обжора! А я не ем морковь и капусту, какую ты сажаешь и ешь. Я люблю белое молочко. И твою куклу мама Вика починила. Она стоит на её столике в спальне. – Виталина закружилась, умело изображая ту самую позу, в какой и застыла маленькая фарфоровая танцовщица. У девочки была отменная пластика, и явно наличествовал талант к актёрскому мастерству, будь в нём нужда. Но кто будет её тут развивать. И к чему? Она росла как сорная трава, занимаясь сама с собою или с теми, у кого выдавалась свободная минута или прихоть с ней повозиться, позаниматься её обучением серьёзным вещам. Но всё происходило бессистемно, и стыд Ландыш за дочь, за её заброшенность при двух матерях, не отменял её нежелания любить родного ребёнка, как и положено матери.

Мама Викуся обещала, что на Земле при тех развитых методиках образования, что там есть, из девочки в считанные годы сделают шедевр, а пока она маленькая, то ей никак не повредит та свобода, в которой она и живёт. Напротив, укрепит её психику, разовьёт воображение. В таком возрасте ребёнку вовсе не нужны другие дети. Социализацию лучше начинать с возраста шести-семи лет. Лично она сама жила в детстве среди гор и лесов, среди снегов и летних ливней с радугой после них, среди добрых старших людей, тоже не видя других детей до той самой поры, пока её не отдали в детский школьный городок. И своё детство она считала эталоном для всякого, счастьем, чьё целебное излучение до сих пор греет и освещает её душу. Так считала мама Викуся. Она гораздо больше была растворена в папе Куке – старшем своём баловне и большом капризнике.

К ним подошёл Владимир. Самый старший из братьев. Его волосы имели скорее тёмный каштановый оттенок, чем были рыжими. Но Кук и его считал рыжим. Малоразговорчивый и мало уловимый, он всегда был где-то занят, где-то бродяжил, что-то чинил, что-то налаживал

или искал нечто, ему одному нужное. Он подхватил Виталину на руки, высоко поднял к зеленоватому небу, похожему по своему цвету на её глаза. – Принцесса Горошина! Я решил стать твоим принцем Горохом!

– У принцев не бывает такого имени. Только у царя, если он старый. Если ты Горох, то где твоя борода? – Виталина хохотала, показывая умилительные зубки, похожие на зёрнышки риса.

– У папы Кука есть борода. Значит, он и есть царь Горох, – сказала Ландыш.

– Ландыш, – обратился к ней Владимир. – Зачем ты ходишь с Валеркой на континент. Он-то понятно зачем, а ты зачем?

– Из любопытства. Разве не ясно? Но в последнее время Валерка не хочет туда ходить. Я не знаю почему. Я не спрашиваю. Я не люблю лезть людям в душу, если они сами не приглашают туда заглянуть. Володя, давай с тобою пойдём туда. Ты же иногда туда делаешь вылазки. А то мне одной страшно лезть в подземелья. Ты по своим делам, а я к своим приятелям.

– Ты уже и приятелями обзавелась?

– Да я о той девушке Валерия. О Рамине. Мне её жалко. Я хочу её утешить. Что-нибудь сочинить для неё, чтобы она не переживала и не ощущала себя брошенной.

– А она переживает? Ты уверена?

– Да. Я уверена. Не возьмёшь, я одна пойду. Я же запомнила, как активировать подземный транспорт. Я хорошо успела всё запомнить.

– Я хожу только в бывший ЦЭССЭИ. Там осталось много любопытного от прежней жизни наших, до чего местные не дотягивают. Там всё заброшено и поросло условным и самым настоящим бурьяном. Тут странная жизнь, но это та жизнь, куда нас никто не приглашал. Так что пусть она будет такой, какова и есть.

– От ЦЭССЭИ в столицу ходит общественный транспорт. Я знаю. Я доеду, куда мне и надо. А вечером мы с тобою встретимся на условленном месте.

Владимир задумчиво смотрел на Ландыш светло-серыми глазами, чётко окантованными тёмным ободком, от чего его глаза казались странными и привлекательными одновременно.

– Володя, – спросила она, – у тебя была жена?

– Была, – ответил он. – И ребёнок был. И есть, понятно. Я храню их здесь. – Он указал на карман комбинезона в области сердца.

– В сердце? – спросила она.

– И в сердце тоже, – ответил он. И достал маленький планшет. Потыкал пальцем и показал ей изображение белобрысой тётки неопределённого возраста и никакой, если бы потребовалось давать её описание. Она морщилась от смеха и держала круглоголового трогательного малыша, который комкал снятую белую панамку. Он всё норовил бросить панамку, елозил в мускулистых руках матери и хныкал. – Последняя съёмка. Он хотел спать. Антошка мой. Красивая моя Марина? – спросил он, чем вызвал жалость к себе у Ландыш. Ландыш была очень придирчива к особам женского пола и очень требовательна к тому, соответствуют ли они тому стандарту красоты, каковой она считала незыблемым.

– Ей сколько лет? – спросила она у Володи.

– Мы с нею вместе учились. Моя ровесница. Я улетел с отцом. Она не стала хныкать и держать меня за штанину. Она очень сильная.

– Я и не сомневаюсь. Космодесантница? На парня похожа.

– Нет. Она очень женственная. Добрая и умная, – не согласился Владимир. – Но всю эту женскую боевую раскраску она презирала. Поэтому у неё такая короткая стрижка и нет следов косметики на лице. Я любил её за другое.

– За что?

– За характер. За ум. За то, что она лучшим другом мне была.