Космическая шкатулка Ирис

Кольцова Лариса

– Какое ещё «Око Создателя»!? Настоящее Око одно и сияет в центре неба! А это только бессмысленные блестящие камни! Как ты мог в течение целой жизни не заказать себе подделку? Как делают все прочие! И поди, проверь, подлинное сокровище на тебе или стекло!

– Я не нарушитель святых традиций! Ритуал с подделкой и сам подделка!

– Да кто, кто украл!? Зубами загрызу, как найду!

– Тебя самого скоро сгрызут гады морские. Не успеешь ты ничего.

– А кто узнает, отец? – Капа вдруг впервые назвал мага Вяза отцом. – Кто заметит, что ты будешь без «Ока Создателя»? Они все будут валяться в отключенном состоянии, а потом уйдут и забудут обо всём…

– Ты ничего не знаешь! На всякий такой день, а их и всего-то четыре на целый календарный год, в Храме всегда присутствует надзирающий из Координационного Совета, но под видом странника, случайно зашедшего повидаться с предками.

– Как? Почему же ты мне не говорил?

– А зачем? Ты же

не являешься пока посвящённым. Вот видишь, я и открыл тебе раньше времени одну из наших внутренних тайн. Для истинного мага все эти надзирающие ничего не значат. У каждого свои обязанности. Да и за народом они наблюдают в своих уже целях. Иногда даже влезают в их видения, если обучены такой практике. А ты думал, что какой-то простой селянин и рассказал о том, что в наш Храм Ночной Звезды вбежал однажды заблудившийся оборотень, упавший с неба? Или ты думал, что я болтун? Что я выдал тайну бедной хромоногой девушки? Или же её соседи пошли в КСОР или куда повыше и всё рассказали о ней и её странном муже-бродяге? Да они и дорог туда не знают! Не найдут ни входа, ни выхода. Тут всегда есть соглядатаи. Как же ты, такой умный, не сообразил до сих пор, что мы с тобою всегда под наблюдением? Что наши сокровища всегда под неусыпным наблюдением? Да и не наши они! Мы только хранители чужого добра! Мы ширма истлевающего уходящего мира, мы жалкие исполнители, не нами написанных ролей.

Вяз опустил голову, словно не имел сил её держать, издал какой-то невнятный клёкот и надолго замолчал. Капа решил, что он свесил голову от скорби, что он подавил спазм плача от бессилия. Подойдя, чтобы утешить, он тронул старика за костлявое плечо. Тотчас же старый Вяз повалился на пол. Он умер на месте.

Отчётливо, даже не понимая, а чувствуя всем своим глубинным существом, что это конец, не веря, что всё происходит на самом деле, а не в кошмарном сне, он помчался назад в дом. Скинул с себя ритуальное одеяние, как-то умудряясь сохранять рассудочность. Стремительно переоделся и бросился через садовую калитку, через тёмный по-осеннему отсыревший сад к старой храмовой пристани, где хранились его лодки. Чтобы проплыв вдоль берега подальше отсюда, но ближе к скоростной дороге, добраться как можно скорее до столицы. До Сирени. Вся надежда была только на неё, свою влиятельную мать.

Вор подлежит каре!

Двери в роскошный особняк матери ему открыл сам начальник её личной охраны Барвинок. Его белое и пухлое лицо в обрамлении невнятной бедной и клочковато-бесцветной бородёнки говорило о его несколько нарушенном балансе между мужским и женским началом в сторону женственности. Рыбьи выпуклые глаза, начисто лишённые эмоциональной выразительности, довершали в целом неприятное впечатление о нём. Его украшала только развитая и мускулистая, тренированная фигура. В противном случае ему было бы тут делать нечего. Он, заспанный и безразличный, словно бы воспринимал Капу- Кипариса как один из образов своего сна, впустил его. По тёмным комнатам и переходам он провёл Кипариса туда, где и бодрствовала Сирень, имеющая привычку ложится почти под утро. Она не имела потребности в долгом сне ночами. Она любила отдыхать днём у себя в парковом павильоне под пение птиц и шелест листвы, лёжа на удобном атласном и расшитом диване, наблюдая сквозь узорчатые окна или за бегом белых облаков, или за хмурым накатом непогоды, или же за безупречной синевой – вечно-юной тайной мира. По ночам же она любила читать и размышлять, а сейчас была даже не ночь, а очень поздний вечер. Барвинок постучал, вошёл к ней, чтобы потом уже пропустить или нет туда и Кипариса. Недовольный тем, что какой-то слуга-зазнайка держит его в дверях как случайного посетителя, Кипарис отпихнул Барвинка в сторону.

Влетев к матери, Кипарис заорал с порога, утратив остатки самообладания. Барвинок, пользуясь замешательством Сирени, оставил дверь приоткрытой.

– Матушка! Вяз умер! – Кипарис плюхнулся на обширный диван матери, вручную расшитый цветами. Даже в состоянии отчаяния Кипарис – большой любитель комфорта поразился роскоши окружающего его пространства.

– И что? – невозмутимо спросила она, приходя в себя от его сумасшедшего налёта, – Это закономерный процесс. Он стар. А ты теперь займёшь его место. На время. Пока я не устрою тебе более высокое положение.

Она повернулась вокруг собственной оси и с удивлением взглянула на Кипариса, только сейчас заметив его перекошенное неординарным смятением лицо. – Как ты мог покинуть Храм в ночь поминовения предков, да ещё в таком случае, как смерть старого Вяза? Ты представляешь, что там творится, когда в Храме полно народа? Когда Храм оставлен без присмотра? Да ты в своём уме?

Кипарис рассказал ей всё. Он обладал не только красноречием, но и краткостью в изложении, если момент того требовал.

– Встань! – повелительно потребовала Сирень. Кипарис подчинился. Она забегала вокруг него, создавая душистый цветной вихрь, так что он раскрыл рот от изумления её странными действиями.

– Ты не обманул меня,

мой мальчик. Ты чист, как и положено такому доверенному лицу мага. Но в виду смерти старика по закону ты будешь посажен в узилище, пока будет идти расследование. А оно иногда длится и годами. А, может, и всю твою жизнь, – видя, как мертвеет лицо Кипариса, она поспешила успокоить его. – Я тебя спрячу. И так, что ни одна собака-ищейка тебя не найдёт. А расследованием пропажи я займусь лично. У меня есть свои соображения на этот счёт. И как только я найду «Око Создателя», ты будешь реабилитирован. И восстановлен в должности мага Храма Ночной Звезды.

Тут открылась дверь, и вошёл Барвинок. Его слегка косящие глаза окончательно проснулись, стали ещё больше по размеру, и он вращал ими как щука, охотящаяся на мелкую рыбу.

– Госпожа, – отчеканил он ледяным голосом, – к сожалению, я не дам вам возможности спрятать преступника. Он подлежит ответственности как вор священного Ока. Мне ясно, что именно он похитил его. Также это будет ясно и дознавателям.

– Прочь! Прочь отсюда, собака нечистая! – закричала Сирень, замахала руками на Барвинка, но тот только схватил её за пышный, разлетающийся и похожий на крыло бабочки, рукав платья.

– Не надо так волноваться. Я не собака, а представитель ОСОЗа. – Расшифровывалась сия странная аббревиатура следующим образом: особая секретная охрана и защита правительственных структур. – Если господин помощник мага не причастен к преступлению, это будет установлено не вами, а теми, кто и должен следить за соблюдением законности.

Предельно взвинченный Кипарис набросился на наглеца. Но, не смотря на превосходящую физическую мощь, Капа потерпел поражение в короткой схватке. Барвинок был обучен приёмам борьбы. Он точным болевым приёмом выключил Кипариса из его боевого состояния. Тот рухнул, на диван по счастью, а не на пол. Корчась от боли, но сохраняя мужское достоинство даже в недостойной позе, он не издал ни звука. Сирень оглушительно визжала, а Барвинок ловко достал из кармана небольшую цепь и скрутил ею кисти рук Кипариса. Щёлкнул хитрым запором, и Кипарис был обезврежен. После этого он направился к своей подчинённой охране.

Сирень бросилась к сыну, тщетно пытаясь освободить его руки. Она теребила его и требовала немедленно встать и следовать за ней, куда она и укажет. – Руки освободим потом. Всё потом! Бежим! – она тащила его к другой двери, ведущей в глубины её дома. Но не успела. Влетел Барвинок с двумя подчинёнными.

– Стоять! Не сметь! – кричала им Сирень. – Здесь я распоряжаюсь! Это мой дом! А вы только моя прислуга. Вы ответите за самовольство!

– Вор подлежит каре! Неотменяемой даже вами, госпожа! – Барвинок даже затрясся в экстазе своего, пусть и краткосрочного, а возвышения над Сиренью. Он наслаждался её страхом, её беспомощностью, её паникой. Он был в данный миг всевластен, поскольку в него вошло всесилие высшего для всех закона! И его несло, несло куда-то ввысь, почти в оргазме. Никогда ещё он так не желал эту вмиг растоптанную женщину, свою ароматную как осенняя дыня, госпожу с её дынными грудями. Он мечтал вонзить в неё зубы, войти как нож в её сочную и нежную плоть и глотать, глотать её дурманящую мякоть, обливаясь спелым соком. Не будь тут Капы и прочих, он набросился бы на Сирень и изнасиловал её. Сирень даже пошатнуло от его звериного желания, уловленного ею и на расстоянии. Во всяком случае, она ни в ком и никогда не возбуждала такой дикой оргиастической страсти. Она вдруг поняла, что никогда не понимала ничего в своём приближённом телохранителе, издеваясь над ним столько времени, когда заставляла его затягивать себе шнуровку на корсете, поворачиваясь к нему выпуклой задницей и подставляясь всякую минуту под возможное насилие. Наверное, случись оно, Сирень всегда бы его простила. Наверное, ей как раз и не хватало того, чего так сильно он жаждал. Извращённого секса, поскольку в его отношении к ней ненависти было всегда больше, чем всех прочих чувств. Она всегда знала, что вызывает у него эрекцию своими играми за гранью приличия. Порой она без всякого стыда демонстрировала ему не только грудь, но и две налитые половины своей никем не ласкаемой, что называется «обратной стороны луны». Годы не отразились на ней никак, поскольку никто и никогда не трогал её красот, а она себя холила и лелеяла. Но он был в сравнении с нею мальчишка, и она таким вот образом мстила всему мужскому племени, не додавшему ей лично чисто физиологического женского счастья. Два извращенца, они стоили друг друга, и не исключено, что однажды Сирень и позволила бы себе сближение с ним, хотя бы ради экстрима. У негодяя была на диво милая жена, юная и фигуристая. Чего ему не хватало? Магиню раздирали два противоположных и свирепо несовместимых чувства – убить Барвинка и отдаться ему. Откуда её накрыло такое вот чудовищное наваждение, она не понимала, как не понимал того и он сам. Барвинок уже жалел о своём поступке. Он мог бы тонко шантажировать тайно порочную бабу, сосать из неё деньги и сосать её дынные груди одновременно, упиваясь сладким соком своего всевластия. Но шанс был утерян, надо было держать позу неумолимого законника.