Космонавты Гитлера. У почтальонов долгая память
Шрифт:
Слушай, брат, знаешь, что сказал Старец? Он хочет живое сердце. И это твое сердце, Лифат. Ты готов, брат? Старец говорит через Письмо – с чужаками идет подземный, он вывел их на тропу. Только Химу улетит отсюда, держа в когтях сердце. Станет темнокрылым коршуном – и не будет преграды для крыльев, что темнее всех напитанных темным бинтов. Там, где он будет рассекать ледяной воздух, нужны два сердца.
Над Лифатом жужжало и роилось эхо полета недовольных злых пуль, просквозивших в этот
Химу был готов к этому, но не Лифат… когда надрезав края раны, вырвал комок жестких перепутанных волос, клок шерсти подземного! Химу бросил его в пламя, оно вспыхнуло, все заполнили лохмы дыма. Тени демонов, сойдясь, плясали дикий танец.
Лифат провалился в сон, недоумевая перед увиденным – где пуля обернулась шерстью, а его брат Химу… что он делает? Разговаривает с Письмом? А жуки-крестоносцы в нем нашептывают, что Лифат должен умереть, сердце его жаждет Старец? Нет, брат, так не пойдет! Лифат, укрывшись с головой, почти не шевельнувшись, вытащил пистолет. Остается только сня…
Он еще только подумал об этом, но Химу стальным когтем, в котором ветер от реки и шелест трав, отражение облаков, парящих птиц, – размахнул ему горло от уха до уха. Старец никого не отпустит, если выбрал себе на заклание.
27
…Итак, времени осталось не много, – студентка-практикантка незаметно бросила взгляд на часы:
– Ваша классная руководительница, Энгельсина Сергеевна, просила оставить несколько минут в конце. Она придет, сделает важное объявление…
Шел шестой урок, литература, все изнывали от навалившейся тоски, сонливости и безразличия. Это не относилось, в общем, к уроку литературы, или к практикантке, или к тому, как она ведет… пытается вести урок. Ведь кто-то должен его вести? Уже самые остроумные шутники выдохлись. Но время «зависло», как компьютер, собранный скучными неинтересными людьми в невообразимой стране Скуке в конце месяца.
– Ну, может быть, почитаем что-нибудь? Что вы читали в прошлый раз? – неуверенно предложила она. В «прошлый раз» – имелось в виду, когда тоже вела очередная практикантка. Получалось, что Таисия Михайловна, настоящий учитель по литературе, вела через раз. Но школьники уже привыкли, что они как полигон для испытаний, и не замечали этого.
– В прошлый раз читали «Чапаева», – подсказала Лапышева. – Там вон книжечка в обложке, закладка в ней. Черточкой отмечено, где остановились.
Студентка нашла и перелистала книжку, выбрала нужное место и стала читать:
…Она поглядела на меня, повернулась к Чапаеву, и жемчуг сверкнул на ее обнаженной шее.
– Это и есть наш новый комиссар? – спросила она.
Голос у нее был чуть глуховатый, но приятный. Чапаев кивнул.
– Знакомьтесь, –
Я встал из-за стола, взял ее прохладную ладонь и хотел поднести к губам, но она не позволила мне сделать этого, ответив формальным рукопожатием в манере петербургских emancipe. Я чуть задержал ее ладонь в своей.
– Она великолепная пулеметчица, – сказал Чапаев, – так что опасайтесь вызвать у нее раздражение.
– Неужели эти нежные пальцы способны принести кому-то смерть? – спросил я, отпуская ее ладонь.
– Все зависит от того, – сказал Чапаев, – что именно вы называете смертью.
– Разве на этот счет бывают разные взгляды?
– О да, – сказал Чапаев.
Мы сели за стол. Башкир с подозрительной ловкостью открыл шампанское и разлил его по бокалам.
…Оп-паньки! бла-бла-бла! – раздалось знакомое восклицание и неожиданные, как треск выстрелов, издевательские аплодисменты. Многие вздрогнули. Бедная студентка чуть не выронила книжку. Все обернулись. Оказывается, никто не заметил – в класс вошла Энгельсина Сергеевна.
– Прекрасно, дорогая коллега! – с порога начала она. – Это какого же «Чапаева» вы здесь проповедуете?
– То есть… «Чапаев и Пустота»… Виктор Пелевин… по программе… – стушевалась смущенная студентка.
– Да мы, вообще-то, Фурманова изучаем. Обыкновенный «Чапаев», – едва пролепетала Лапышева, осознавая ужас происшедшего недоразумения.
– Я тоже думаю, какой, на фиг… о да, сказал Чапаев, – пробасил Шатко в недоумении.
– Сбой в программе… сбой в программе… – «электронным» голосом робота занудил Корпусов.
– Чапаев, это такая определенная матрица, она есть во всех нас. Поэтому какая разница… – глубокомысленно заметил Трошкин.
Бедная практикантка не знала куда деваться.
– В нашей школе Чапаев – это легендарный герой гражданской войны, – твердо поставила точку в дискуссии Энгельсина Сергеевна. – Вы должны четко усвоить необходимый набор знаний, который преподают в школе.
– Ну, я пойду тогда… – студентка стала торопливо собираться.
– Да, конечно. В следующий раз, надеюсь, вы будете более ответственно выбирать материал, который даете детям.
С чувством превосходства посмотрев вслед несчастной девушке, быстро выходящей из класса, она как бы ненароком остановилась у парты, где тут же понурились Рудулис и Чешнак…
– Так! А мы, как говорится, вернемся к нашим баранам!
– На столе лежало две книжки в одинаковых обложках, как у всех, чтобы не пачкались, – неожиданно хмуро буркнул Чешнак.
– Значит, Таисия Михайловна сама то одну, то другую читает, – поддакнул Рудулис в поддержку другу. – Может, у нее раздвоение личности?