Косотур-гора
Шрифт:
С Успенья17, перед началом бабьего лета, объявлялся набор в завод. По деревням и селам сновали вербовщики. Набирали каталей и засыпщиков к домнам. Обещали манну небесную буровщикам, ломщикам и сортировщикам в карьеры и шахты. Гнала нужда мужиков на казну работать. У одного землицы столько, что корова ляжет – хвост протянуть негде. У другого землю обрабатывать нечем – лошадь пала. А с тех пор, как Косотурские заводы попали в казенные руки, брали людей и не спрашивали. Горный начальник, державший в своем кулаке всю гражданскую и военную власть округа,
«С табашниками и бритоусами не водиться, печать царскую не носить», – гласила старая заповедь кержаков. Но Алексей Поликарпович однажды сделал послабление своей совести, нарушил заповедь отцов и – затянуло.
– Не в обители али скиту живем, – возразил он наставнику брату, когда тот заявил свои претензии. – И бритоусы, и табашники – тоже люди! С ними волей-неволей сведешься. Сам посуди: в хозяйстве – пятак не помеха. Топор да пила, серп с косой-литовкой на улице не валяются, денег стоят. А железо всякое? На сабан18 ли, на борону, на подкову ли. Плаху какую без гвоздя не прибьешь, лошадь не подкуешь, грядку под лук-капусту без лопаты не ковырнешь. А где взять? А ты сам-то…
Брат Михаил как-то пронюхал, что Алексей тайком от него, через шуряка Волкова выправил бумагу казенную с печатью, по которой обязался на пять лет вперед лес рубить, уголь жечь и в завод возить. Поворчал-поворчал, но дело сделано…
После крещенской стужи поспевала работа. Степан с Лаврентием, сосед Генка с братом Касьяном, поденщиками, ехали в Еланский бор, зеленым морем раскинувшийся верстах в пяти от села, близ Мохового болота… Выгружали из саней харчи, топоры, пилы и заносили в просторную землянку. Затем торопливо перекусывали и шагали на делянку19.
Искрился снег, мороз пощипывал щеки. Чистый, прозрачный воздух, настоянный на аромате хвои и смолы, бодрил и пьянил. Где-то одиноко стучал дятел.
– Ого-го-го! – кричал Степан. Разбуженное эхо катилось от сосны к сосне и замирало вдали, у самого болота.
– Охо-хо! – басил Генка. Безудержная веселость охватывала молодых лесорубов, реально чувствующих независимость от старших.
– Эге-е!
Разбуженная белка встрепенулась на вершине и летела от сучка к сучку в глубь леса.
Накричавшись до хрипоты, парни вдруг принялись барахтаться в снегу, теряя шапки и рукавицы. Лица их разгорелись, несмотря на мороз. С хохотом отряхивали друг друга, и шли к высоким соснам, пристально вглядываясь в стволы, на которых белел затес топором, а на затесе – клеймо лесника. Найдя отметину, отаптывали валенками вокруг, подрубали дерево с той стороны, в которую дерево должно валиться, и пилили. Подпилив сосну, оставив как можно ниже пенек, пильщики отскакивали назад, вынув из запила пилу; вершина дерева начинала судорожно вздрагивать и валиться. Прочертив с полнеба косматым перстом, подкошенный тридцатиметровый исполин рушился в снег, высоко вздымая искрящуюся на солнце снежную пыль. То и дело в лесу были слышны крики:
– Берегись!
– Пошла-а!
Свалив
К концу недели прибыл отец – главный «колдун» при обжиге угля. Жадный до работы, в такие дни он был в меру строг и деловит, спокоен и уверен в себе. Сойдя с саней, разминая затекшие ноги, прошел к поленницам, оценив на глаз проделанную парнями работу. Довольно крякнул и, кивнув на прошлогодние поленницы, коротко бросил:
– Снег надо сверху сбросить.
Парни сгрудились вокруг хозяина.
– Там мать лепешек вам припасла. В санях…
После ужина парни, уставшие, с черными от зимнего загара лицами, завалились на лежанке спать. Отец еще долго сидел у печурки, думая о предстоящем дне.
Поднявшись на заре – зимний день короток, – Алексей Поликарпович зычно разбудил молодежь:
– Ребятня, вставайте! Без дела жить – зря небо коптить…
Сыновья Алексея молча и неохотно поднялись, быстро обулись и выскочили на мороз, накинув на плечи полушубки. Острый на язык Генка дернул за ногу брата, проговорил:
– Была бы охота, впереди много работы, а вот в пост почему-то жрать охота…
Алексей Поликарпович зыркнул на него, но ничего не ответил. «С кислянки20 да постной каши дрова рубить несподручно, но выше головы не скакнешь – Великий пост! Ничё, выдержат…» Он помешивал в бадейке вчерашний кулеш.
Умывшись снегом, парни шумной толпой вбежали в землянку и поочередно утирались рушником.
– Тять, – обратился Степан к отцу, – я бросил сена коням. Хрупают.
– Надо бы к ключу сводить. Напоить.
– Ну! – утвердительно ответил сын.
Прежде чем позавтракать, отец достал из пестеря21 медный складень и, укрепив его на столе, встал на колени. Братья последовали его примеру. Прочитав краткую молитву о ниспослании им удачи, Алексей Поликарпович велел собирать на стол. Завтракали молча. Обглодав налимий хребет, отец оживился:
– Ну, ребятки, начнем, благословясь!
Вооружившись деревянными лопатами, парни сбросили снег с прошлогодних поленниц и с курганов, под которыми был сложен дерн.
– Не промерз? – спросил хозяин.
– Вроде нет. Как вчера уложили!
– Ладно! Теперь готовьте площадку под кучи. До земли!
Отдышавшись, молодежь ждала новых распоряжений, как солдаты сигнала к атаке.
– Давай, с Богом! – велел Алексей Поликарпович, перекрестясь.
На площадку со звоном летели чурки-плахи, легкие и сухие. Их укладывали одну на другую треугольным колодцем. Вокруг колодца торчком, одно к другому плотно ставили высохшие поленья. Внимательно оглядев размеры сооружения, отец приказал ставить другой ряд, третий, образуя неровный круг. Двое по лесенке взобрались наверх, двое подавали дрова, наращивая трубу-колодец.