Косотур-гора
Шрифт:
– Будет, в самый раз! – распорядился Алексей Поликарпович и первым поднес кусок дерна к сложенным дровам. Словно изразцы к нарядной печке выкладывали они впятером пласт к пласту. Затем, закончив первый ряд, начали выкладывать второй слой. Одерновывали до темноты. У парней руки ныли в суставах, болели спины, рубахи взмокли от пота. На случай снегопада прикрыли колодец-трубу куском брезента.
– Юрта башкирска! – восхищенно проговорил Касьян. – Токо без двери.
– Ладно мы управились! – удовлетворенно сказал Алексей Поликарпович. –
Когда занялся новый день, отец велел поджигать. Вчера при свете костра закончили одерновывать вторую кучу. Утомленные парни утром заметно повеселели и с облегчением и радостью кидали в трубу дымящиеся головешки из костра, смольё, сухие сучья. Дым щекотал в ноздрях, слезил глаза, вызывал надсадный кашель. Пока поджигали, Касьян успел сварить пшенную кашу, сдобрив её льняным маслом. Её аромат не давал покоя Цыгану, и он волчком вертелся возле печурки.
– Ночью лису гонял. К жилью подходила, – рассказывал отец, бросив собаке остаток пирога с картошкой. – Ломики и лопаты припасены? – обратился он к Лаврентию. Спрашивал больше для порядка, хотя знал: все припасено и на месте.
– Другой раз, тятя, спрашиваешь, – недовольно ответил сын. – Вон, в углу стоят.
– Другой ли третий, а побегать сёдни придется… – сообщил отец таким тоном, словно парни всю неделю бездельничали.
Степан с Генкой переглянулись, а Генка пробурчал:
– Шесть дён дрыхли в землянке, пора и робить…
– Холера ты, Геннадий, добродушно проворчал Алексей Поликарпович, – ведь я к тому: самая-самая теперь важная кутерьма настанет. А ты: дрыхли…
Он сел на порог переобуваться, толкнув дверь. Снял валенки и торжественно-медленно надевал новые лапти с дощечками на подошвах. Через дощечки, ступнями ног он безошибочно станет определять колебания температуры внутри кучи.
– В прошлом годе, – продолжал он разговор о «самой важной кутерьме», – Федор Рябой две кучи проспал! Ну хуть бы баба рядом была, – хохотнул Алексей Поликарпович, покосившись на пятнадцатилетнего Касьяна.
– Подпалил, завернул в землянку перекусить и прикурнул до храпа!
Ладно ему ентот сон вскочил… Целковых на пятнадцать, а труда сколь! Што хыть видал во сне, спрашиваю, и где помощники были? Грелись у кучи и зенки на огонь пялили… – он бросил взгляд на юрты-кучи, потянул ноздрями воздух, озабоченно обратился к Степану:
– Ну-ка, Степ, глянь! Вроде первая пошла…
Степан – стрелой к первой куче. Вернулся, тяжело дыша:
– У первой труба сгорела. Видать по ямине сверху: дрова осели…
– Подбросил землицы?
–Ну, а как же!
– Началось! С богом, ребятки! Началось обугливание! – радостно произнес Алексей Поликарпович, увлекая за собой парней.
Вторая труба сгорела. Отверстия забрасывали смерзшейся землей, но кучи дымились. Отец велел бросать землю. Он ходил вокруг них, шлепая ладонью по бокам, взбирался по лесенке наверх. То и дело слышался его настойчивый голос:
– Генка,
В разгар работы на опушке леса появился мужик верхом на сивом жеребце. В полушубке и форменной фуражке с вензелями. Лесник.
– Бог в помощь, здоровы были! – проговорил он, ловко спрыгивая с коня.
– Здорово! – ответил Алексей Поликарпович, покосившись на багровый нос лесника. – Форса давишь в экую стужу: ухо вон побелело, потри снегом!
– И в самом деле, будто иголкой ткнуло, – согласился лесник, хватанул в пригоршню снег и принялся натирать левое ухо. – Шапка куда-то запропастилась, – говорил он оглядываясь, вертя толстой шеей.
«Власть прибыла», – с неприязнью думал Алексей Поликарпович. – «Не доверяет, а шапку утерял видать…»
– Пенечки считаешь? – спросил он вдруг с вызовом.
– Во-во! Пенечки! – хохотнул лесник, выбирая пальцами с уха подтаявший снег. И вдруг стал серьезен. – Никому верить на слово нельзя. На Селивановых кучах дюжину счёл. Бога не боится, строевой лес сводит, зимогор22.
Алексей Поликарпович перекрестился. Старообрядцы не любят, когда кто поминает бога к месту и не к месту. Буркнул леснику:
– Всех-то на один аршин не мерь, не обижай подозрением…
– Дак и я к тому: взял с поличным!
Меня не проведешь! И што ты думаешь, надумал? Тонкие-то легче валить. Спилит неклейменую, снежок разгребет, земельку лопаткой ковырнет и свежий пенек закроет, – чтоб не видно было… Ну я ему, злодею! Он, Селиван, теперя заробит: весь уголь за штраф заберу. А штоб не повадно было, хрен билет на порубку получит…
Алексей Поликарпович слушал собеседника и наблюдал за работой своих углежогов. «Зарекалась свинья говно жрать, да все трескает. И штраф не наложишь, и билет выпишешь», – мысленно спорил он с лесником. «Куды ты денешься, по носу видно – дармовую монопольку глотаешь. Поставит тебе Селиван четверть, ты не только шапку – лошадь потеряешь… Все вы у власти находясь, законом прикрываетесь», – а сам проговорил:
– Верно сказал: грех рушить храм-природу. Кабы не нужда, дак… Антихристовы заводы те прорву леса сгубили. Дорубимся скоро! Сведем леса на дрова, а как жить станут наши дети-внуки? Речки посохнут, озёра мохом порастут. Птички, божьи твари, не прилетят, рыбы не станет…
– Дык все так, Поликарпыч! Но при внуках моя должность совсем пропадет: нечего охранять станет. Противу изничтожения лесу ещё государь Петр Алексеич указы писал, головы рубил…
– Мало, знать, рубил…
– Слышь, Поликарпыч, сказывают, горючий камень есть такой. Горит жарче, чем из лесин.