Костер в белой ночи
Шрифт:
Глохлов, наконец-то высвободившись, отступил на два шага.
— Агы… я, агы… я… — что-то хотел сказать Комлев, но не мог. И вдруг раз за разом наотмашь лицом упал в камни.
— Винись! Винись, гад, перед всем белым светом! — закричал Глохлов, и этот крик был ошибкой.
Комлев на мгновение замер, что-то соображая, вдруг вскинулся с земли:
— Я не… не… я… Нет!.. — И пошел на Глохлова, низко опустив голову, брызжа слюной. «Ни слова, ни слова не говорить, — мелькнуло в мозгу. — Не знает… Время… Выиграть время…»
«Он!» — еще раз твердо решил Глохлов.
— Не-е-е-ет! А-а-а-а! — Комлев кинулся
«Убийца!» Глохлов уловил тот самый момент, в который вроде бы ошалевший, не в себе, Комлев твердо решил: «Не знает» — и приказал себе: «В припадок!»
Припадком он надеялся вывести из себя майора и выиграть время. Каким-то чутьем Глохлов угадал этот маневр, но не удержался, кинув с плеча руку. Комлев кулем рухнул на землю, заверещал, завыл, ударяясь раз за разом головой о камни, но вдруг вскочил и снова кинулся на Глохлова.
Уже лежа на животе с заведенными за спину руками, он все отплевывался вязкой слюной, кровью и кричал на всю тайгу:
— Убивают! Уби-ва-а-а…ю…ют, убиваа-а… За что-оо-оо?! Помоги-и-и-те-е-е! Убива… а… а… — и замолчал на полуслове, будто его душат.
Первым прибежал Егоров. Глохлов глазом не успел моргнуть, как он уже защелкнул на кистях Комлева браслет. А тот все продолжал кричать, извиваясь, но уже не ударяясь ни лицом, ни головою о камни. И Глеб Глебович, запыхавшийся, потрясенный этим криком, кровью и страшным, разбитым лицом Комлева, прибежав, присел над ним и уговаривал:
— Да ты чо, паря! Чо ты! Замолчь, паря, замолчь! Кто тебя убиват-то? Никто тебя не убиват!
— Он, он, — хрипел Колька и плевал в сторону майора. — За что-о-о! Бил! Он бил!.. Убить хотел… Караул! Ой, убили, убили! Голова, голова… Убили…
— Врет, — Глохлов покачал головой. — Психа демонстрирует. Придуряется! Дай закурить, Глебыч. — И, уже затянувшись, стараясь унять дрожь в руках, сказал: — Пришлось двинуть. Был грех. Кинулся на меня, гад. Спровоцировал.
— Камнем, камнем по голове. О-о-ох, о-о-ох! Уби-ли-и-и, — стонал, затихая, Комлев.
Анатолий и Степа, замарываясь кровью, подняли его и повели. Впереди бежал Егоров и, сложив рупором ладони, кричал тоненьким голосом:
— Кузьма Иннокентьевич! Кузьма Иннокентьевич! Не подымайтесь! Сами идем!..
— Зачем же ты так, Семенович! Что ж это ты… Ведь в кровищи парень-то весь! — покашливая, говорил Глеб Глебович. — За тобой такого дела-то никогда, парень, не водилося…
— Да не бил я его, Глебыч. Один раз двинул, это точно… Спровоцировал.
— Так у него ж все обличив в крови, да и голова в повреждениях. Ишь кровищи-то, — указывал на тропу Глеб Глебович и снова часто укоризненно кашлял.
— Сам он, Глебыч. Прием такой… Время хочет выиграть. Тень на меня бросить. Глядишь, кто-нибудь и клюнет на удочку…
— Так ведь сам говорил — случайным мог быть выстрел. А теперь вот хватаешь его… Эвон как убивается, Вроде как бы парень-то невиноватый? А?
Шли медленно. Глохлов молчал, чувствуя, как между ним и Глебом Глебовичем незримо встает отчуждение. Председатель Совета все говорил и говорил, это казалось странным, потому что был он человеком крайне неразговорчивым.
— Конечно, жалко человека. Тебе особенно, поскольку он был твоим другом. А к чему же так сразу винить другого человека? Это не к
«Ведь он, он, сукин сын, убил, — думал Глохлов. — Преднамеренно убил… Но зачем? Почему? А ведь готов был признаться. Спугнул. Я спугнул. А теперь как докажешь? Чем? Даже сам Алексей в свидетелях защиты, — вспоминая лестные отзывы о Комлеве в дневнике, сокрушался майор. — Как же быть?» Ныла старая рана, свербил в кости, будто бы сдвинутый с места, осколок.
На стойбище Комлев впал в забытье, тупо глядел вокруг, ничего не понимая. Фельдшер сделал ему перевязку, унял кровь и обработал раны на лице. Не снимая наручников, положили его на шкуры в чуме, через стенку с телом Многоярова.
Егоров увез в Негу фельдшера Кузьму Иннокентьевича. Фельдшер трясущейся рукой подписал акт медицинской экспертизы и, чуть наклопив голову и глянув на майора поверх очков, сказал шепелявя:
— Шдается мне, Шемепыч, парень-от не виноват, — и пожал худенькими плечиками.
Глохлов снова подумал о том, как стар фельдшер, пора бы ему уже и отдыхать…
Странно все складывалось. Еще вчера все эти люди — и Глеб Глебович, и Кузьма Иннокентьевич, и Егоров, — узнав о смерти Многоярова, были полны негодования, возмущения, они прикидывали разные версии о гибели начальника партий и если не прямо обвиняли в убийстве Комлева, то были настроены к нему больше чем подозрительно. Теперь же, когда он с разбитым лицом, с перевязанной головой, в наручниках лежал в чуме, словно бы и неживой, только временами тягуче подвывая, как волк, к нему относились с какой-то не то чтобы жалостью, а даже с участием и со скрытым негодованием к Глохлову. И получалось так, что он, майор, хочет во что бы то ни стало обвинить Комлева в убийстве и обязательно, не разобравшись, сурово наказать.
В своей долгой милицейской работе Глохлов как-то уже и привык к такому отношению. В очень редких случаях люди единодушно вставали на его сторону. Чаще находилось много таких, которые винили без обиняков милицию во всем грешном и в действиях ее углядывали скрытый якобы злой умысел. Глохлов никак не мог понять, отчего это происходит.
Как-то в большом селе Успенском на Первомай избили Бориса Игнашина — тамошнего киномеханика. Борис не пустил на танцы трех не в меру подгулявших ребят, и те решили свести с ним счеты. Подкараулили и навалились втроем на одного. Двое держали, повалив на землю Игнашина, а третий — Юрчик — избивал ногами. А потом, когда киномеханик потерял сознание и двое бросились наутек, Юрчик «на прощание» отходил уже бесчувственного колом, вырванным из заплота. К счастью, ни переломов, ни увечий Игнашин не получил.
Слепая жестокость, подлость, садизм, с которыми Юрчик избивал Бориса, возмутили Глохлова. Он выехал в Успенское и, арестовав Юрчика, начал следствие.
Пострадавший подробно рассказал о случившемся, нашлись и свидетели обвинения, да и сами подследственные вины своей не отрицали. Более того. Юрчик держался перед Глохловым, нагло. И только в конце следствия, когда понял, какая кара грозит ему, скис, стал хныкать и каяться. Забеспокоилась и родня парней. К Глохлову приходили «с мировой», уговаривали, просили, намекали на то, что лучше ему это дело закончить как-то ладом… Начальник милиции был непреклонен; преступники получат по закону.