Костры Сентегира
Шрифт:
— Тут метра три, не больше: и сорвёшься — всех костей не поломаешь. Стоит ради пустяка дорогую вещь портить!
— Интересно, как сами хозяева сюда забирались: им веревочную лестницу выкидывали?
— Или укрывали приставную в ближнем терновнике, уходя на промысел. Можно было бы поискать, авось не сгнила, только время тратить не хочется.
Так, пререкаясь с некоей ленцой, они отыскали в одной из сумок бухту тонкого альпинистского шнура, непонятно кем туда положенную, кое-как исхитрились прирастить к ней болт, и Карди выстрелила вверх, стараясь угодить стрелкой в щель между камнями. Первый раз болт лишь чиркнул, выбив искру:
— Что значит — раствор на трёх натуральных телесных жидкостях замесили, — сказала Кардинена. — На материнском молоке, жертвенной крови и…хм… мужском семени. Еле подходящую трещинку нашла. Тебе-то проще будет: не одним лезвием — носом во всякую щель упрёшься.
После такого категорического напутствия Сорди ничего не оставалось, кроме как лезть вверх, левой рукой в толстой перчатке придерживаясь за шнур, прижатый внизу куском башенной кровли, и то и дело то, втыкая, то вытаскивая многострадального «Волчонка». Раза два он вообще на нём повис, но обошлось: стена была вся в небольших уступах.
Отверстие было чуть пошире, чем казалось снизу: пролезла не только голова, но и плечи. Он прополз, держа свой нож в руке, и стал на ноги. Впереди была круглая и какая-то слишком ровная площадка, еле освещённая тем, что сочилось из продухов под самым потолком. Зрение Сорди едва улавливало какие-то лари, сверху накрытые мешковиной, тюки, четырехугольные корзины из прутьев с плетеными крышками, глухо запечатанные кувшины грубой работы. Продуктовый склад, решил он. На случай осады. Или тут осаждает сама природа, как в Грузии? «Мы ведь пока не пробовали здешних зим, — подумал он. — Если они тут замуровывают человека в его башне так, как бывает в моих знакомых землях…»
— Эй, как ты там, жив остался? — глухо донеслось снизу.
— Еще как. А тут вроде бы уютно, — крикнул он, не очень заботясь о том, чтобы его поняли.
— Ход наверх видишь? А вниз? Проверь сначала, что над головой.
Туда вела узкая деревянная лестница без перил, поставленная на вбитые в стену брусья. Ступени распевали соловьём, однако основание показалось Сорди надёжным. «И лететь при случае недалеко, — утешил он сам себя. — Три метра, она говорила».
Здесь были хлопья пыли по всем углам, занавес из паутины, что скрадывал решетку из прутьев толщиной в мужское запястье, замурованных в оконный проём на треть длины, легкий светлый прах, что въелся во все предметы богатого обихода. Дубовый паркет пола был прикрыт истлевшим восьмиугольным ковром, в узкой стенной нише витали почти бестелесные призраки роскошных стёганых одеял, сгнивших кожаных подушек и просевших валиков. Источенный червем столик с еле видной перламутровой инкрустацией на крышке соседствовал с раскладывающейся надвое книжной подставкой. Потолочных досок не было вообще. Из перекрестья стропил, открытых сумрачному небу, струился вниз тусклый хрустальный водопад — такие люстры, как Сорди знал по опыту, способны до бесконечности множить свет одной-единственной свечи.
Только вот само перекрестье было разомкнуто…
— Это потому что громоотвод рухнул, — пояснила Кардинена, подкравшись сзади почти незаметно. — Тут такой стальной штырь торчал с заземлением — в самый раз вокруг него всем телом обвиться. Ты почему меня не кликнул, первопроходец?
— Думал, вдруг опасно.
— А еще думал, что
Прошлась по комнате, поддевая носком сапожка мелкий мусор и напоказ гремя кархой о некий тючок знакомых очертаний.
— Богатый был дом. Ковёр в Эро по особому заказу плели — те же дамские пальчики, на которых вся местная точная электроника держалась. Две тысячи узелков на метр квадратный или того поболее. Чайный столик и подпорка для Корана — антикварные, память о братской войне. Можно сказать — трофей, но уж больно слово противное. Подголовники и матрас — из самой настоящей капки. Одеяла чистым козьим пухом набиты. А светильник взят из рухнувшей мечети: говорили мне, что плохая примета, да я не посчиталась: иначе было не сохранить эту лестницу света. А среди дурных предзнаменований мне и так всю жизнь обитать приходилось.
— Это что — всё твоё?
— Чему ты удивляешься. Я ведь не только в Лэн-Дархане — и в этих местах жила.
Вытянула из обломков былой роскоши подушку покрепче, уселась.
— Коней я привязала к щеколде бывшей двери — рукоять вовсю торчит из камня, хоть и вглубь ушла. На длинном поводе. Там мягкий раствор положен, чтоб при случае без труда размуровать. Хочешь — зараз сделаем. В самом низу подземный ход перекрыт или вообще нет его — не знаю. Родник вот бьёт малой водной горочкой, вода под фундаментом наружу просачивается. Самое то, чтобы лошадок завести: горы и долы здесь, строго говоря, не совсем внушающие доверие.
— Погоди. Дом ты узнала, но окрестности тебе не знакомы.
Она молча кивнула.
— Ты жила здесь, но не совсем? Башня — это вроде как твоё легенское платье, что нашлось тогда у незнакомого нам мастера?
Сорди решил последовать ее примеру и опустился прямо на ковёр: здешние сиденья внушали ему куда меньше доверия, чем эта тряпка. Так его глаза оказались на уровне рта Кардинены, и со стороны могло показаться, что он, как прежде, пьёт речи прямо с её губ.
— Я же говорила тебе, что жилище подставилось. Как тура в шахматах. Нам надо, кому-то надо куда больше нашего, вот оно и случилось в сих местах.
— Бога ради, женщина, что это за места такие?
— Для доигрывания. Тем, кто не додрался, не долюбил, не докурил последней папиросы…
Она специально сбилась на цитату из любимого когда-то Сергеем поэта.
— Да тут вроде их и нету, — ответил он. — Ни папирос, ни сигарет. Трубку вон курят. И кто с нами играет-то?
Она снова хмыкнула:
— Похоже, что мы сами. С нами самими. Да ты не думай особо. Вон сходи пошарь в тех ларях с амфорами, чтобы лишний раз к лошадкам не спускаться. Кажется, там такие сухие печенья были несносимые, вроде эльфийских хлебцев имени Толкиена. Смесь овсяной, мясной и черничной муки. И вино на пороге превращения в уксус. И кофе прямо из суматранской циветты — такая плотно запечатанная баночка.
— Первое и второе соблазнительно до крайности. А насчет циветты — это кто?
— Такой грызун, что заглатывает с куста зрелые кофейные ягоды и пропускает сквозь себя: для пищеварения они ему нужны, что ли. Ферментированные зёрна, коих в каждом плоде по два, подбирают с земли специальные служители, моют, жарят, перемалывают и продают как экзотический деликатес.
— Знаешь, я уж лучше один как-нибудь размуруюсь, — Сорди оперся на левую руку и хотел было подняться, но вдруг охнул и опустился на место.