Кот и крысы
Шрифт:
Сидя на полу, Устин видел Дунькино лицо, слышал шум и, держась за подбородок, невольно его ощупывая, жадно дышал.
Он возвращался в мир с трудом, и мир был малоприятен.
К нему подбежал крупный мужик, наклонился, встряхнул за плечи и крикнул:
– Барыня, вот один, не ушел!
– Барыня, душенька, он на вас топор припас!
– вдруг заголосила незримая девка.
– Вон, вон топор, на полу лежит!
Дунька подошла к кучеру Фаддею, не выпускавшему Устина, и осветила лицо добычи свечкой.
– Пусти его, - приказала.
– Это полицейский.
– Господь с вами,
– Что тут ночью делать полицейскому? Вор это! Мундиром разжился - вот и весь полицейский! Агашка, веревки тащи! Сейчас мы его!
– Да полицейский, ты что, не помнишь? Архаровец! Который с рулеткой прислан был!
– Точно ли?
– усомнился Фаддей.
– Ну-кась, вставай, архаровец! Поглядим на тебя! Да где ж Филимонка?
Устин кое-как встал, одернул на себе мундир и покраснел, всей кожей ощущая, что проклятые чулки опять спустились.
– А ну, говори!
– приказала Дунька.
– Как ты здесь, ирод, оказался?!
– Я вас, сударыня, ждал… вы кричать изволили и ушли… я не мог уйти, коли мне Господь деньги в ответ на молитву послал, а я же о вас молился, чтобы Он мне средство дал вам из беды выручить!
– вдруг, неожиданно для себя, пылко и звонко заговорил Устин.
– Я не уйду отсюда, покуда вы меня не услышите и денег не возьмете! Там много, надолго хватит!
– Молчи, дурень!
– приказала Дунька.
– Агаша, взгляди, что там у него в мешке.
И показала рукой на столик.
Агашка высыпала содержимое и ахнула.
– Барыня, голубушка, точно - золото и серебро! Берите, коли дают!
Дунька подошла к столу и осветила свечкой монеты.
– Собери их, Агашенька, - ласково сказала она.
– А потом… потом вот что! У меня в спальне рабочая корзинка есть! Найди там иголку, вдень нитку и неси сюда.
Как всякая москвичка, Дунька умела и шить, и вышивать, и даже кружево на коклюшках плести, хотя не слишком сложное. В соответствии с правилами светского обхождения она, отправляясь в гости туда, где ожидала увидеть женское общество, непременно брала с собой рукоделье. Тут хороший пример показывала сама императрица - она могла, принимая даже наиважнейших министров, сидеть в это время за пяльцами, вышивая шерстью. А уж в богатых купеческих домах, подражая тому, как было заведено сто лет назад в домах боярских, держали полную светлицу мастериц, и не столько для домашнего обихода, сколько чтобы расшивали для дарения в храмы покровы и воздухи.
Агашка принесла иголку с ниткой, и Дунька быстро зашила мешок с деньгами потайным швом: мужчине хоть час приглядывайся, а все равно нитку не углядеть.
– С утра пораньше ты, Фаддей, отвезешь это на Лубянку, отдашь в собственные руки господину Архарову, на словах добавишь: у барыни-де всего довольно, в подарках не нуждается!
– объявила она.
– Только чтоб спозаранку! И расскажи там, что ночью к нам воры забрались. Стой! Уж не за тобой ли с твоим мешком воры-то пришли?
Это относилось к Устину.
– За мной?
– переспросил он.
– Да Бог с вами! Никто и не знал, что я вам деньги несу!…
Тут в Устиновой голове наступило просветление. Он вспомнил, как вышло, что он бросился на незнакомца, чтобы повиснуть
Устин сделал шаг, опустился на корточки и поднял топор.
Это был здоровенный колун, им колоду мясника развалить - и то было бы нетрудно. И не лень же было тащить, подумал Устин, выпрямляясь, и тут же понял: а чем бы иным можно с одного удара располовинить деревянную чашу рулетки?
– Ахти мне!
– воскликнул он, кидаясь с топором к дверям, да так прытко, что Фаддей шарахнулся. В голове же у Устина была одна мысль: на Лубянку! Доложить господину Архарову, что ловушка сработала! И вот же оно, доказательство - фунтов на десять, поди, потянет!
Не слыша, что его зовут Дунька и Агаша, напрочь забыв про деньги, не послужившие великой цели, Устин сбежал по темной лестнице, освещенной лишь из раскрытой наверху двери, в сени, но, забыв, как из этого дома выходят на улицу, сунулся не туда. И споткнулся о мягкое.
На колени упал опять же в мягкое.
Потрогав свободной от топора рукой, понял - вроде человек.
По лестнице уже спускалась Агаша с подсвечником.
– Ты куда подевался?
– негромко спросила она.
Устин молчал - ему вдруг стало страшно. Человек, с которого он никак не мог подняться, был недвижен. Агаша тоже испугалась - замедлила шаг, позвала Фаддея. И лишь когда он спустился и, взяв у нее подсвечник, осветил сени, Устин, успевший встать на ноги, увидел лежащего.
Это был старый калмык Филимонка, уже неживой.
* * *
Тереза сидела перед клавикордами, опустив руки на колени.
Все был скверно, сквернее некуда. Она не понимала, что творится вокруг, чего от нее хочет Мишель, в чем ее упрекают, чувствовала только, что вокруг - непонятная опасность, примерно такого свойства, как сырость в подвале - все насквозь пронизывает.
И настолько, что она плотнее завернулась в свою темную шелковую накидку.
Дом, куда ее привезли, но привезли с заднего двора, был убран кое-как, рядом с дорогими вещами стояли чуть ли не подобранные на пожарище. Однако две гостиные и бильярдная оказались обставлены хорошей мебелью. Сперва Терезу отвели в комнатенку, где только дворовым девкам спать, там даже стула не было, и она сидела на топчане. Потом за ней пришел мужчина, для которого французский язык был родным, предложил перейти в гостиную. Там стояли клавикорды, и она подошла, откинула крышку, больше-то все равно нечем было себя занять, но музыка, порой переполнявшая душу, очевидно, вся иссякла.
Дверь отворилась, быстро вошел Мишель. Увидел ее, улыбнулся, устремился к ней с обычным своим нетерпением, но сейчас оно не радовало Терезу - оно было некстати. Тереза полагала, что без тяжкого для обоих и откровенного разговора не обойтись, и не хотела топить этот разговор в море страстных поцелуев.
– Любовь моя, прости - раньше не мог, - сказал Мишель по-французски.
– Ну, как ты выполнила мою просьбу?
– Это была не просьба, а приказ, - отвечала она.
– И, любовь моя, даже не твой приказ, а того толстого носатого господина! Кто он такой?