Кот и крысы

Трускиновская Далия Мейеровна

Саша уселся и, поскольку уснуть в такой обстановке и после таких волнений затруднительно, стал сам себе читать стихи Ломоносова. Так и задремал. Но сон, который начал сниться, вверг его в смятение - в том сне Саша был немолодым кавалером, что праздновал карточный выигрыш в обществе двух прелестниц. Хотя увидел он немного, а самое пикантное - в зеркале, привинченном к потолку, этого хватило - воображение дорисовало страшные подробности. Самое же трогательное было в том, что Саша одновременно отдавался ласкам прелестниц и, сидя за ширмами, играл на очень большой

флейте. Было от чего проснуться в холодном поту…

Саша опять заснул и опять проснулся, а вот на третий раз его разбудили не шалости воображения, но вполне земной звук. Лестница скрипнула - кто-то спускался по ней вниз в полной тьме. Саша сжался в комочек.

Неизвестный ступил на утоптанную землю и тяжко вздохнул. Затем раздался быстрый скрежет - раз, другой. И зажегся огонек.

Саша увидел лицо сидящего на корточках человека, который только что высек огнивом искру на трут и поджег какую-то бумажку.

Это был азиат.

Дыхание само собой прекратилось, а рот как открылся - так открытый и окаменел.

Азиат Сашу не заметил, зато заметил доску на полу. Он задул бумажку. Затем раздался скрежет, но иной - не краткий, а длительный. И, наконец, огонь возник снова.

Саша понял, что произошло: азиат наощупь настругал с доски стружек и развел костерок, при свете которого уже стал изучать местность подробнее.

Тут их глаза встретились.

Саша решил, что сейчас он вскочит, затопчет огонь и молниеносно взлетит по лестнице. Азиат крупнее него, тяжелее - ускользнуть удастся! Решил, набрал воздуха в грудь - и от страха не смог пошевелиться.

Азиат также был здорово ошарашен явлением в подземелье девицы, к которой он приставал у ворот гореловского дома на Знаменке, а затем встреченной на лестнице.

От изумления он выразился в лучшем архаровском стиле.

Саша понял, что смерть его близка.

– Ну, девка… - сказал азиат.
– А ты-то как сюда угодила? Что, не разумеешь по-русски? А я по-французски не разумею. Если б хоть немного понимал! Я бы всю эту свору, ух!… Ты не бойся, мне и без тебя тошно…

Велико же было удивление у азиата, который после этих слов впал в длительную задумчивость, когда он услышал сказанное дрожащим голоском:

– А я и не боюсь!

– А коли не боишься - как сюда попала?
– деловито спросил азиат.

– Заманили, - кратко и жалобно объяснил Саша.
– Хотела уйти, дверей не нашла…

– Ничего, вместе поищем.

Азиат поднялся и пошел вдоль стенок, выстукивая их и бормоча. Его спокойствие несколько обнадежило Сашу. Но задавать вопросы он не стал - побоялся.

– Вот что, девка… Окошко видишь?

– Где?!

– Вон, под самым потолком. Ступай сюда, подсажу. Зажги бумажку… - он вынул из кармана два конверта, один сунул обратно, второй разодрал и свернул половину листа жгутиком.

Саша сделал, как велено, был вознесен так, что затылком едва не прошиб потолка, и бросил в соседнее помещение горящую бумагу через длинное узкое окошко.

– Там погреб, - сказал он.
– Вон, даже бочка старая стоит. И кадушка…

Бумага погасла.

– Господи,

понять бы, в какой стороне тот погреб… - пробормотал азиат.
– Господи, да сделай же так, чтобы в верной стороне! Господи Иисусе!

Саша был крепко удивлен тем, что азиат оказался православным, хотя с такой рожей - только гоняться по степям в шапке с лисьими хвостами, пить кумыс да грабить караваны, идущие от китайской границы.

– Вот что, девка. Я тебя подсажу, ты вылезешь.

– А ты?
– спросил Саша, понимая, что азиат в дырку не пролезет.

Азиат поковырял ножом стенку вокруг окна.

– Деревянная, да возни с ней… и к утру не управлюсь… Полезай! Хоть ты отсюда выберешься.

– А коли там тупик?

– Нет там тупика. Разве что… Ну, коли тупик - обратно возвернешься. Лезь, дурочка.

Худенький Саша, путаясь в юбках, забрался к нему на плечи и без особого труда протиснулся в окошко, которое и окном-то не было, а скорее щелью.

Приземлившись, он ощупью отыскал кадушку, перевернул, установил у стены и встал на нее так, чтобы видеть хоть часть покинутой им темницы.

– Держи-ка, - азиат передал горящую длинную щепку.
– Разберись-ка, что к чему.

Саша пошел по погребу, принюхался - от бочки прямо-таки разило гнилью. Тут он сообразил, что бы это могло быть такое. После пожаров на Москве оставалось немало таких брошенных погребов, разрушенные дома над которыми уже на второе лето немедленно зарастали и крапивой, и бурьяном, и кипреем. Потом на этой же земле ставили другой дом, не на самом пожарище, а рядом, и рыли другой погреб, не озаботившись потыкать лопатой в землю справа и слева. Видимо, на месте, где сравнительно недавно возвели розовый домище, стояли простые избы, да сгорели, или же их выкупили у хозяев да снесли, не позаботившись засыпать погреба.

Возле бочки было что-то черное. Саша подошел поближе и понял - лаз! Такой, что впору пройти собаке, и все же - лаз, явно вырытый недавно - вон и куча земли рядом.

Он рассказал о находке азиату.

– Слушай, девка, я тебя выручил - теперь ты меня выручай, - потребовал азиат.
– Мне отсюда так просто не выбраться, а ты выскользнешь. Не бойся, этот лаз - точно на волю! Побожись, что доставишь, куда велено…

– Что доставлю?

– Письмо. Крестись и землю ешь!

– Чтоб мне помереть без покаяния, - сказал Саша.

– Землю!

Саша взял горсточку и сделал вид, что кладет в рот, жует и глотает.

– Держи…

В окне появилось, было выпущено азиатом из пальцев и упало на пол письмо в плотном конверте.

– Что это?
– спросил Саша.

– Письмо. Отнесешь на Лубянку, в Рязанское подворье, и отдашь в собственные руки господину Архарову.

Вот тут Саша чуть не сел наземь.

– Кому?… - переспроси лн.

– Обер-полицмейстеру. Как выберешься - живым духом на Лубянку! Станут тебя расспрашивать - не бойся, отвечай, как есть, и приведи полицию сюда… дорогу-то запоминай, дурочка… Письмо важное - от него жизнь и смерть зависят. Ну, ступай с Богом!