Кот и крысы
Шрифт:
Дунька кивнула. После скандала с господином Захаровым ей только недоставало, чтобы он узнал про убийство в доме из-за рулетки. Тимофей же понимал, что такие слухи могут привлечь светское общество к опасной игрушке рулетке, а могут и всполошить, что отнюдь не пойдет на пользу архаровской ловушке… если ей вообще теперь что-либо может пойти на пользу…
Решили перенести завернутое в старую Фаддееву епанчу тело в карету. Тимофей с Фаддеем взялись за это дело, Устин же тем временем разложил на карточном столике письменные принадлежности - небольшой пенал и чернильницу он всегда имел при себе, а бумага нашлась у Агашки, припасенная, чтобы вертеть папильотки.
Фаддей,
Дунька молчала. Молчал и Устин, держа наготове перо.
– Сейчас я тебе вопросы буду задавать, сударыня, а ты - отвечать, - сказал Тимофей.
– Часто ли случается, что ты ложишься спать, не проверив, все ли двери на запоре? Устин, записывай.
– А для чего? Нужды не было, - тихо ответила она.
– Филимонушка за этим строго смотрел.
– Однако ж недосмотрел, - возразил Тимофей.
– Часто ли он по старости и забывчивости оставлял на ночь двери открытыми? И кто про то мог знать?
Дунька подняла голову.
– Забывчив он не был, это ты, сударь, неправду говоришь. Что ему ни прикажешь - все помнил, все исполнял.
– Тогда у меня иной вопрос. Откуда у вас в хозяйстве этот Филимонка взялся? Устин, пиши все в точности.
Дунька выпрямилась. Ей чем-то не угодила холодная Тимофеева рассудительность.
– Когда господин Захаров изволили меня на содержание взять, тогда же ко мне была приставлена прислуга - Агашка, горничная, кучер Фаддей, кухарка Саввишна и Филимонушка, - предерзко заявила она.
– Пиши все точно, писарь. И поскольку госпожа Захарова про меня знать не должна была, как всякая венчанная жена про мартону, то прислугу господин Захаров взял такую, о которой она и не ведала. Он незадолго перед тем схоронил родственницу, как звали - не помню, а сказывал, будто вроде троюродной тетки, и по завещанию получил трех душ из дворни. Завещание он от госпожи Захаровой как-то утаил, а двух из них ко мне приставил, Фаддея и Филимонушку. Ну, записал?
Устин, конечно же, не успел, только впопыхах клякс понаставил.
– Стало быть, Филимонушка двери запер, а потом сквозь запертые двери злоумышленник проник? Как сие могло статься?
– спросил Тимофей и добавил, чуть усмехнувшись: - Ты, девка, коли ночью для хахаля двери отворяла, так лучше скажи мне тишком, я не выдам. А только мне точно знать надо, как оно все происходило.
Дунька даже ожила - так сверкнула на Тимофея глазищами, что он изумился. Кабы мог он прочитать то, что написано было в этом взгляде!
– Дурень!
– такое безмолвное послание адресовала Тимофею Дунька.
– Знал бы ты, кто мой хахаль! Знал бы ты, к кому я от господина Захарова бегала!
– Нет, я дверей не отворяла, - сказала она вслух.
– И как вышло, что злодей ко мне в гостиную пробрался…
Тут Дунька замолчала, поскольку кое-что ей припомнилось.
– Вели-ка позвать Фаддея, коли вернулся, - попросил Тимофей.
– Устин, ты все записал?
– Да, - совсем тихо произнес Устин.
Ему случалось и не такое заносить на бумагу, подумаешь, событие - человек тайно от жены завел мартонку! Грех, конечно, однако в полицейской канцелярии такие грехи случаются - волосы дыбом встанут. И исповедь убийцы, шестнадцать человек порешившего, как-то
Тут же перо само отказывалось писать - и кляксы роняло, и бумагу драло. И до слез было жалко заблудшую Дунькину душу.
– Агаша, глянь в окошко!
– крикнула Дунька.
– Коли Фаддей подъезжает - встреть, веди сюда! А что, господин полицейский, от угощения не откажешься?
– Не откажусь.
– Агашка! Вели Саввишне на стол накрыть!
– еще громче закричала вслед горничной Дунька.
Саввишна была стряпуха мудрая - знала, кому разносолы, паштет из гусиной печенки и дорогущий соус из рыбьих молок с особыми приправами «необыкновенная соя», а кому стопку водки, соленых груздей, жирного пирога с бараниной. Как раз у нее в печи они прели в латке, напитывались горячим жиром. Эту еду она готовила для Фаддея и Филимонушки, Дунька требовала иного. Пирога на французский лад Саввишна печь не умела, за ним посылали к поварам из богатых домов, которые брались готовить на заказ. А прочее даже выговорить боялась: пулярды с кордонами, рулады с пармезаном!
Видя, что хозяйка хочет к гостю малость подольститься, Савишна принесла и нарезанный копченый язык, и добрую ветчину, и буженинку. Все это гость одобрил, и по его повадке кухарка догадалась - хоть мужчина и в соку, а живет без бабы, питается Бог весть как, и от души пожалела его, сердечного, подумав тут же, что вдовой племяннице полицейский пришелся бы в самую пору.
Пока Тимофей выпивал и закусывал, а Устин, глядя на него, невольно облизывался, пришел кучер Фаддей.
– Устин, пиши, - велел Тимофей.
– Кто была твоя прежняя барыня?
– Госпожа Прокофьева, - отвечал немногословный кучер.
– Филимона давно знаешь?
– Давно.
– Что о нем сказать можешь?
Фаддей пожал плечами.
– Как он к твоей барыне попал?
– Сестрица ихняя подарить изволили.
– Давно ли?
Фаддей опять пожал плечами. Очевидно, настолько давно, что он и не помнил.
– А сестрица кто такова?
– набравшись терпения, продолжал выяснять Тимофей.
– В столице проживать изволит.
Тимофей сообразил, в чем дело. Лет за тридцать до того, а то и ранее, пошла мода на крещеных калмычат. Их держали при себе красавицы высшего петербургского света, баловали, наряжали, когда они приходили в пору - женили и выдавали замуж. Но калмычонок - не моська и не попугай. Тех берут надолго, а чужеродное дитя может скоро надоесть. Видимо, Филимон, выйдя из трогательного и забавного детства, перестав быть модной живой игрушкой, сделался лицом страшен, скучен и обременителен, его спровадили к провинциальной родственнице. А никакому ремеслу не обучили, и был он годен лишь на то, чтобы отворять да затворять двери.
Знал же Тимофей об этом, потому что к шайке, в которой он состоял перед тем, как быть схваченным накануне московской чумы, прибился такой вот крещеный калмык - прекрасно владеющий русским, французским, немецким наречиями и злой, как черт.
– Давай-ка рассказывай про Филимонку все, что вспомнится. Ни в чем дурном замечен не был? В кражах, в блудных делах?
Фаддей покачал головой.
– Был ли женат?
– продолжал домогаться Тимофей.
– Имел ли детей? Или какую иную родню?