Кот и крысы
Шрифт:
– Ну, откуда мне помнить, где меня носило?!
– жаловался Матвей.
– Точно помню одно - кто-то из тех цирюльников жил в Кадашах, и уж оттуда мы поехали к другому, поворотя налево у поваленного забора…
– Так вы в Замоскворечье?
– быстро спросил Федька.
– Выходит, так, - отвечал Ушаков.
Федька похлопал себя по карманам.
Карманы у кафтанов и мундиров были довольно велики - и архаровцы таскали в них всякое полезное для службы добро. У Федьки там лежал кошелек, ключ от задней двери дома, где он снимал комнату, табакерка - чтобы в обществе быть не хуже прочих, а также огниво, два толстых свечных огарка, зеркальце (Шварц
Словом, все необходимое архаровцу имущество было на месте.
– Возьмите меня, братцы!
– попросил Федька.
– Садись.
– Вот ведь неугомонный… - пожаловался Тимофей, глядя, как Федька уезжает в Замоскворечье.
– И куда его несет?
– Точно, что несет, - согласился Демка.
– Устин, чего нос повесил?
Бывший дьячок посмотрел на него озадаченно.
– Говоришь, несет его, Демушка? А и точно - подхватило и несет… Как листок ветром…
– Ты о чем это?
Но Устин не ответил.
Очевидно, в этот день на Лубянке каждый задавал себе вопрос: Господи, что это со мной происходит и за что мне это? Вот такой выдался день, посреди многих, когда Архаров попытался заглянуть себе в душу, но правду увидеть не пожелал, а кроткий Устин, можно сказать, на пороге обители и в мечтах о постриге и монашеском подвиге, вдруг осознал свое родстве с буйным и шумным Федькой по одному лишь ощущению: он понял, что Федька помчался навстречу судьбе, а сам он уже сутки шел навстречу судьбе, и пускай шел пешком - все равно несло его, как будто весь он состоял из не имеющей веса души.
А куда? Вот то-то и оно. Устин знал, что их с Федькой подхватило и тащит в одном направлении.
Федька же, проезжая улицами, которые уже сделались хорошо знакомы, маялся оттого, что лошадка нетороплива.
Что-то должно было случиться.
Именно так ощущал этот вечер и Левушка.
Он скрылся от Архарова, с глаз подальше, поехал к родне, однако там произошел некий казус - юная кузина, одиннадцати лет от роду, трогая кружево, выбивавшееся красивыми волнами между бортов кафтана, обнаружила ленту, потянула - и на свет явился медальон с портретом Вареньки Пуховой.
– Ах, кто это? Кто такова?
– тут же оживились дамы и девицы, а крошка-кузина, уже одетая на взрослый лад, в платье со шнурованием и кружевами на груди, закричала, зажмурившись от счастья:
– А я знаю, а я знаю! Это твоя невеста!
Левушка отнюдь не собирался вступать в брак, но для чего-то же он надевал на себя каждое утро медальон?
Он замахал руками на родственниц, принялся открещиваться, а душа-то уже ринулась в полет, а воображение развернуло некие сказочные картины, причем вдохновлялось оно тем, что Левушка неоднократно видел на театре, особливо в балетах: спуском крылатых богов на незримых канатах к угнетенным девицам.
И непременно - под музыку!
В таком состоянии души Левушка возвращался в дом к Архарову, беспрестанно улыбаясь.
Не любовь несла его душу над землей и над каретой, в которой он ехал, как ветер нес бы листик с дерева, а огромное и непобедимое желание любить. Словно бы спал, спал - да и проснулся.
Еще одним вознесенным в заоблачные выси был дворецкий Меркурий Иванович. Он встретил Сашу в сенях с нотами в
Та ария, с которой он сейчас маялся, была взята из комической оперы «Анюта», недавно представленной впервые в Царском Селе.
И каково же было удивление Левушки, когда он, поднимаясь по лестнице, услышал за спиной полный страсти, хотя и несколько завравшийся голос:
Жизнь моя с тобой мне в радость;
Без тебя мне будет в тягость;
Жизнь и смерть моя в тебе.
Став в твоей приятной воле,
Покоряюсь всякой доле,
Всякой яростной судьбе.
Страхом сердца не терзаю,
Для тебя на все дерзаю;
Стану тщетно век гореть;
Соглашусь и умереть!
Зажимая рот рукой, Левушка взлетел во второе жилье, ворвался в кабинет к Архарову и там дал волю смеху.
Архаров был уже в спальне, сидел в шлафроке за карточным столиком и раскладывал пасьяес. Как иные предпринимают пост для усмирения плоти, так он предпринимал пасьянсы для усмирения мыслей и порой оболванивал ими голову настолько, что еле добредал до постели.
Он знал их немало - «Головоломка», «Желание», «Знамя», «Игра мастей», «Камень преткновения», «Капризница», «Косынка»… Среди них он наблюдал ту же субординацию, что при дворе: иной пасьянс делался любимым на неделю или даже на месяц, потом уступал место другому, но сохранял еще какое-то время архаровскую благосклонность. Когда его обучали новому карточному раскладу, он не сразу принимал новинку, особенно если пасьянс сходился редко.
Кроме того, Архаров любил красивые карты - они создавали иллюзию приятного общества, что для пасьянса немаловажно. Игра была игрой вдвойне - зная общеизвестные имена карточных королей, дам и валетов, Архаров видел в их сочетаниях всякие забавные смыслы, хотя, знай он историю чуть получше, развлечение получилось бы более полноценным.
Благородный король пик звался Давид - этого библейского персонажа Архаров помнил и не удивлялся тому, что на картинке он изображен с арфой. Но вот король треф, представлявший Александра Македонского и единственный имевший в руке державу, уже внушал какое-то смутное сомнение - где и когда была та Македония?
Почему бубнового короля было принято звать Цезарем - не то что Архаров, но и более грамотные люди ответить затруднились бы. Римлянин королем отродясь не бывал. О Цезаре и его убийцах Архаров что-то такое читал в юности - знать древнеримскую историю для воспитанного человека желательно, поэтому Цезарь в архаровском воображении был каким-то обреченным королем. Его единственного изображали в профиль, да еще с протянутой рукой. Княгиня Волконская утверждала, что Цезарь означает богатство, но Архаров не понимал, с чего бы это, и в своих умопостроениях денежного смысла карты не учитывал.