Кот-Скиталец
Шрифт:
– Ина Тергата, а ведь те персонажи под куполом дома не на нитках висят, а сами по себе – я видела, когда ваш одежный туман развеялся, – шепнула я.
– Да. Это вовсе не марионетки, – ответила она в том же стиле. – Странниками никак не дозволено манипулировать.
Здесь чувствовалось начало дня. «Полярная ночь» слегка развиднелась, и в густо-синем свете неба перед нами открылась чарующая картина. Снег был голубым и лиловым, шатры светились изнутри золотисто-желтым, как фонарь из вощеной бумаги, а заходящая луна походила на круглое, румяное яблоко. И кругом протекала неторопливая жизнь: входили и выходили женатые мужи, белые дамы, слегка раскосые, как песец, и величавые в движениях, лежали прямо в снегу и любовались небом сквозь
– Что, не так уж мы страшны с виду? – спросила меня моя дама.
– Для меня – пожалуй. Только ведь не напрасно вас и боятся, правда?
Впереди мои песики возились в снегу со снежнацкими щенками и снежнацкими юными барышнями, как обыкновенные веселые дворняги, и тонкая искристая пудра висела над ними столбом. По всему видно было, какая радость для моего сына и его товарища – впервые чувствовать снег не как препону, а как радостное поле для игр.
– Страшиться незнаемого – это общая болезнь. Но это не объясняет почти ничего. Наше колдовство: «умножать хлеба», то есть растить ткани из микросреза, превращать самоцветы в психический лазер, угадывать мысли – строго говоря, на фоне лесных и прочих умений вещь достаточно заурядная. Что мы живем в краю вечной зимы и вечной ночи – так у моих родичей нэсин еще и не так чудно и чудодейственно.
– Они отчасти знают, отчасти угадывают вашу вторую природу, причем инстинктивно, ничего почти о ней не зная, – предположила тут я.
– Ну конечно. А выразить этот подсознательный, я бы сказала – шкурный страх в чем-то конкретном не могут. Вот и придумывают чепуху, – ее пышная белая морда чуть отвернулась в сторону, изобразив презрение к роду аниму. Когда видишь собаку так близко с твоей рукой, последняя так и тянется почесать за ухом; мудрейшие кхонды, включая Арккху, поддавались на мою ласку, даже голову на грудь клали – но тут я поостереглась.
– Вас боятся и нэсин, и андры, потому что перед вашим зовом… перед зовом ваших женщин не может устоять никто, – я отчасти вспомнила, отчасти сфантазировала на тему.
– Вы правы.
«Но говорить о том не время», – прозвучало в ее голосе. В самом деле, зачем же так, с ходу, не осмотревшись, брать быка за рога, а Волка за клыки? Захотят – скажут сами. В Лесу снежнаков опасались; в Андрии делали вид, будто их нет вовсе – по крайней мере, я вроде бы не слышала ни слова о них, кроме того Бэсова вопля о волчьем перевертне. А вот нэсин, пожалуй, относились к Белым Волкам не просто с опаской, но и благоговейно, не как к простым псам. Все-таки женщина-оборотень стала женой Владетеля и сводной сестрой другого, да и старый король андрский знал наверняка, кого получил в жены, знал и любил. И сын его от этой женщины… И дочери… Все это нерасчлененным комком мыслей промелькнуло в моей голове и опустилось в солнечное сплетение, «второй мозг» тяжелым грузом, емкой гирькой, от которой заныло и съежилось внутри. И какой невеждой в здешней подспудной, тайной жизни я себе показалась! Ладно, думала я, переведем разговор на другое, авось удачнее выйдет.
– У вас в самом деле всегда стоит такая ночь, Иньянна?
– Строго говоря, то не ночь, а мгла, которая изредка расходится, излучение в виде пыли – право, я не физик, хотя мы здесь вовсю пользуемся законами того, что греки называли фюзис. Как говорится, чтобы уметь включить мотор, не обязательно участвовать в его сборке.
– И вы можете развеять это своей магической силой?
– Без вуали будет куда холоднее – так холодно, что жить не захочешь. А впервые – и страшно. Это как волевая остановка дыхания, понимаете? Когда непривычно – боишься, но когда это происходит с полным твоим осознанием – это праздник, – ответила она, переводя мои слова в иной план: ведь как ни удивительна была эта малая вселенная,
– Вы – другая сторона. А та сторона – Земля Нэсин, что за горами, – вслух подумала я. – Истинная, а не Приграничье. Там может быть сопряженный с вами горный мир – и постоянный день? Вечное лето? Вы и они – две стороны листа Мебиуса? Ну конечно…
– Вы умная женщина, Татиана, – сказала Тергата едва ли не с упреком. – Погодите, дайте вашим мыслям созреть. Вечером я представлю вас троих племени, без этого вы – не полноправные гости; мои, но не всеобщие. Тогда мы сможем говорить с вами о том, что касается не одной меня. И…
– Спрашивайте. Вы же хотели спросить?
– Этот Артханг – он ваш приемыш?
– Молочный сын.
Я помедлила и добавила почему-то:
– Конечно.
– Приемный сын и вскормленный у нас считаются по-разному, потому что различна их природа, – медленно сказала Иньянна. – Для вас это, может быть, ново. Однако через молоко передается некая информация наподобие генетической.
– У нас говорят, что общая кровь – не большее препятствие для брака, чем общее молоко, – возразила я.
Что разноплеменность – самое тяжкое препятствие, я не упомянула: к слову как-то не пришлось.
– Вот как. Нет, славный юноша, право. Так до вечера, ладно?
Она кивнула дочерям, и они вежливо удалились, чтобы мы без помех осмотрелись, и пообещав нам в скором времени выдать гида – поистине замечательного! Артханг поглядел им вслед, повздыхал… И вдруг выдал:
– Мама Тати, ты заметила? Она, Хрейя, – совсем как Серена. Клянусь, сестренка кое-что знала об этом еще тогда, когда в первый раз обмолвилась!
А ведь и правда… Только сходство – не наружное, не напоказ. Серена и Хрейя – из разного теста, даже если забыть про вторую волчью природу снежначки. Моя дочь низкого роста, и тело у нее как литое. Дочь Иньянны – гибкая трость, рапира, которую кажется таким легким переломить о колено, если бы не ее толедская сталь. Серена порывиста, у Хрейи – едва не томность в каждом жесте. Первая чуть грубовата, вторая горделива. Но обе родственны тем, что кхонды именуют ароматом души: гордостью и стойкостью, тем непередаваемым, что составляет ядро характера, лейтмотив поступков, причину всех решений. У обеих к женской части естества примешано нечто терпкое. «Прекраснейшая женственность – та, на которую положен блик самца», – говаривали малые мунки, а я только теперь поняла, что это сказано вовсе не о запаховом или ином овладении самкой. Да, конечно, один и тот же штамп по-разному ложится на сталь и платину. И почему бы Серене не иметь аналога в здешней перевернутой вселенной?
…Наверное, в том только и состоял ритуал нашей инициации – сидеть в полутьме, у разожженного свежим огнем очага. Рдели в тихом костре уголья, как ночные глаза Белых Волков, на серебряном подносе стояли чашечки с душистым напитком – подобие кофе с ромом, только не хмельным, хотя и пьянящим, как полуденная поляна в лесу. Раскачивались в восходящей струе фигурки, веяли, точно знамена, тонкие узкие полотнища с вытканными переплетениями. Прялся обряд, ссучивались нити…
То и дело приоткрывался полог, кверху взлетала новая горсть белого свечения, и новый гость принимал из моих трепетных рук чашечку. Я была хозяйка, потому что все они были мужчины, и в их двуногом обличье они казались мне представителями разных рас – блондины и брюнеты, широколицые или узкокостные. Только вот смуглы они были одинаково – будто пеклись в одной печи и не подгорели, как мунки, не стали андрским пережженным углем, а дошли в меру. Одеты они были так, чтобы подчеркнуть племенное родство и отчеркнуть индивидуальное различие: в куртки и шаровары с сапожками мягких тонов. Поселите их в каком-нибудь интернациональном городке вблизи кордона, каких было немало в Андрии после войны и наверняка стало еще больше, подумала я, и они сольются с беженцами и прочим местным населением.