Кот – золотой хвост
Шрифт:
– Как это „съешь“?
– А так: разжуй и проглоти. Лучше синенький, он скуснее.
– И что будет?
– Худа не будет. Спробуй.
Николай Николаевич осторожно отщипнул ногтями синий цветок – на месте обрыва тотчас засветился новый, того же цвета бутончик.
Прикусил лепесток – на вкус кисловато, как заячья капуста.
Вдруг комнату тряхнуло, стол наклонился, стал пухнуть, расти, расплываться по краям, дергаться. Донесся голос кота:
– Спрыгни со стула-то, спрыгни.
Николай Николаевич раскинул шелестящие руки (широкими, пестрыми стали рукава) и
Глянул вниз – ужас, ноги ссохлись, тонкими стали, желтыми, как обструганные палочки, и в чешуе. Пальцы когтистые растопырились в три стороны, об пол стучат.
Повернул головенку – направо, налево растопырены толстые крылья, грудь вперед выкатилась, желтые перышки заструились по ней к животу.
Круглый глаз скосил – огромаднейший кот лежит на диване, лапы под белой меховой грудью, склабится:
– Хе-хе…
– Хе-хе, – хотел передразнить его Николай Николаевич, а получилось: „Ко-ко-ко…“ И забегал, забегал, суетясь, меж толстых ножек стула, зацокал сердито когтями, заплескал с шумом крыльями Николай Николаевич:
– Ко-ко-ко…
– Вот это финт! – сказал он, очнувшись и увидев себя сидящим на полу на корточках, руки назад.
– Испугался? – спросил с усмешечкой кот.
– Что ты! – с жаром сказал Николай Николаевич и поднялся. – Я второй съем, можно?
– Можно-то можно, да лучше не надо, – уклончиво ответил кот. – Зелененький съешь – рыбой станешь, это ванну сперва налить надо. Наплещем, надрязгаем, потом убирайся. Да и сырости я не люблю.
– Ну, а если красный?
– Жеребцом станешь, а места здесь мало. Мебель всю перекрушишь, пол провалится, чего доброго. Что соседи снизу будут говорить? За это и из белокаменной нас с тобой выселить могут… на сто первый километр.
Поразмыслив, хозяин вынужден был с гостем согласиться.
– А шапка-невидимка у тебя есть? – спросил он. – А скатерть-самобранка? А ковер-самолет?
– Ай, похерили, – сокрушенно сказал кот и, задрав заднюю ногу, почесал у себя за ухом. – Одну только скатерть вернули, да и то в таком виде, что стыдно глядеть.
– Покажи! – загорелся Николай Николаевич.
– А вот она сверху лежит.
Скатерть оказалась той самой застиранной серой тряпицей с бахромой по краям – Вот какая грубая, – расстроенно сказал кот. – А раньше была: в кучку сжал, в сумку склал – и пошел себе дале.
Николай Николаевич расстелил скатерть на письменном столе, прижмурясь, представил себе бутербродики с креветками, с лимоном и с цветочками из холодного масла…
Под скатертью зашевелилось, проступило круглое. Поднял – кислый запах щей, дешевая фаянсовая тарелка.
– Вот, полюбуйся, – фыркнул кот, перепрыгнув с дивана на стол, – щи укладны да сухари булатны. Испортили вещь…
17
В полночь, когда у хозяина воспалились глаза, а кот стал жмуриться и тереть лапой нос, инвентаризацию пришлось упростить. Николай Николаевич вынужден был отказаться от намерения ощупать и опробовать каждую вещь: просто доставал из сундучка и со слов своего постояльца регистрировал.
Скромный по размерам сундучок
Самой крупной вещью в нем был кувшинец о двенадцати рылец с живой и мертвой водой: высотою с полметра, похожий на окаменевшее морское диво. Два рыльца были отбиты, и ручка треснута, но зеленая сургучная печать сохранилась, а в этой печати, как сказал Степан Васильевич, и состоял весь секрет.
Мертвая вода отдавала сероводородом, и Николай Николаевич ее только понюхал, пить не стал. Живую воду – попробовал. Ну, что тут скажешь? Горилка – она горилка и есть.
– Так-так-так, – лежа на диване и водя головой от стола к сундучку и обратно, бормотал Стёпа. – Серебряное блюдо – в наличии, золотое яичко – придадено… Вынимай осторожненько. Не разбей гляди, беда будет. Большая беда. Землетрясение там или война… Сколько их переколотили, этих яиц, – ни разу добром не кончалось. Пялечко с иголочкой, кукла-советчица – это женские вещи, нам неинтересные. Платочек желтенький… забыл для чего. Право слово, забыл. Ты, брат, не тряси его, а то вытрясешь трех мужиков и будешь их всю жизнь кормить да поить. Топорик? Это не наш топорик, чужой приблудился, отставь-ка его в сторону. У нас топоров быть не бывало… Сабля – дело другое, только она не действует. Ржа изъела… Дальше дудочка, войско вызывать…
– Эта, что ли? – не поверил Николай Николаевич.
Он поднес деревянную свистульку к губам.
– Я те свистну! – рассердился кот. – Ишь, просужий какой! Войско ему понадобилось… Ложи в кучу, тебе говорят!
Стёпа долго еще брюзжал и успокоился лишь тогда, когда злополучная дудочка скрылась под грудой другого инвентаря.
– Погоди-ка, а это что такое? Вроде похоже… Нет, не то: это огненный палец, стены прожигать, нам без надобности… Графинчик-самоподавчик, сумочка-самотрясочка, ну-ка выверни ее наничку… Обозначим: неисправна. Ах, посыпалось? Пиши: сыплется, а что – неизвестно. Так, а это у нас флакончик с летучей водой… Не нюхай, вес потеряешь. Будешь под потолком летать, и со службы тебя уж точно выключат. Что еще?
– Зеркальце карманное прямоугольное одинарное, – сообщил Николай Николаевич. – С отбитым уголком.
– Это тебе не надо, – буркнул кот. – Совсем бесполезная вещь.
– Почем ты знаешь? – возразил Николай Николаевич,. – Может, как раз это мне и надо.
– А я говорю, не надо, – сказал кот. – Занеси в реестрик и положи в кучку.
– Под каким названием?
– Там на обороте указано. Так и пиши.
На тыльной стороне зеркальца старинными буквами было написано: „Себя зерцало“.
– Посмотреться можно? – спросил Николай Николаевич, внеся в реестрик соответствующую запись.
– Прямо как баба! – проворчал Степан Васильевич. – Ладно, смотрись.
Николай Николаевич с любопытством взглянул – и увидел собственное отражение.
Отражение, впрочем, было какое-то не такое, диковато искривленное. Вдобавок по нему бежали телевизионные помехи, похожие на витые электрические провода.
– Ну, налюбовался? – нетерпеливо спросил кот. – Я ж говорю: бесполезная вещь. Волосы в ушах выщипывать… Положи и действуй дальше.