Кот – золотой хвост

Алексеев Валерий Алексеевич

О сиреневых трусиках бедный борец предпочел умолчать.

Ему было интересно, что Степан Васильевич, скажет, но рыжий гость не спешил выносить резюме.

– Ну, судьба, значит, что я к тебе пристал, – только и заметил он.

– А что такое? – встрепенулся Николай Николаевич.

– Да уж то… – уклончиво ответил кот. – Со мной всё веселее…

До полуночи они промолчали.

В двенадцать часов ночи Николай Николаевич по привычке обошел все помещения: кухню, ванную и туалет. Не то чтобы он боялся темноты: пустоты он боялся, это было бы точнее. Слишком много было

в квартире места для одного. Раз пять или шесть проверил газовые краны: справлял вечерний ритуал одинокого человека.

Кот по-прежнему лежал на диване, то прижмуривая, то открывая глаза. Николай Николаевич постелил ему чистую простыню, взбил подушку, стал укладываться сам.

От одеяла Степан Васильевич отказался. Он, кряхтя, переполз на подушку и лег на нее пузом, вольготно раскинув хвост.

– Был когда-то искус такой старинный… – задумчиво проговорил кот, когда Николай Николаевич постелил себе на полу и улегся. – Вот, скажем, идешь ты к себе на службу, и стоят поперек дороги три кипящих котла. В первый кинешься – большим человеком станешь, во второй – красавцем писаным, в третий – умным и ученым.

– Я бы во второй, – не задумываясь, сказал Николай Николаевич.

– Вона что, – скучным голосом промолвил кот.

– А что такого? – Николай Николаевич зашевелился на своей постели, оживившись. – Большим человеком – силенок не хватит, ума и своего мне девать некуда, а красота никогда не помешает.

– С красоты, брат Коля, дуреют, – наставительно сказал кот. – Глупое это дело – красота. Мужику такая забота вовсе не положена.

– А во все три нельзя? – подумав, спросил Николай Николаевич.

– Ишь чего захотел, – хмыкнул кот. – Вкрутую сваришься.

– Ну, тогда всё равно во второй, – упрямо сказал Николай Николаевич. – Умному человеку красота только на пользу идет. Ну что вот я? Мешок с костями. Сколько нервов на это истрачено.

– Так-то оно так… – сказал кот. – Только рассуди не спеша, раз ты умным себя считаешь. Плюхнешься ты в это дело, вылезешь – морда толстая, щеки румяные, брови соболиные, волос вьющий. Что народ-то скажет? Срамота. А в паспортном столе как будешь объясняться?

– А при чем здесь паспортный стол? – удивился Николай Николаевич.

– Очень даже при чем, – возразил кот. – В сказках про это не сказывается, но хлопот с документами очень много было в те времена. Кушает старичок молодильное яблочко, шамкает ртом безобразным – и не думает, что дети родные признавать его вторую молодость не обязательно захотят.

Похоже было, что рыжий кот еще многое готов про эти дела рассказать, но хозяин слушал его невнимательно.

– Ты, Степан Васильевич, тоже меня пойми, – Николай Николаевич в возбуждении сел на подушку. – Скажем, я готов за идею свою жизнь отдать. А велика ли эта жертва, подумай. Скажут: эка важность. Неустроенный был человек и себя не любил. Со скуки на это дело решился. От такой пустяковой жертвы и на идею мою падает какой-то нездоровый свет. А вот будь я устроен, да красив, да любим – кое-кого эта жертва заставила бы задуматься. Много на земле еще большой черной работы, целые горы навалены, а берутся за нее только такие,

как я, неудачники-одиночки. Остальным всё свершений хочется Я по одноклассникам своим сужу: кто меха из природного газа делать подался, кто нейтрино ловить, кто искать кимберлитовые трубки. А работу черную все стороной обходят, только после личного краха на нее идут – без особого, конечно, воодушевления.

– Молодой ты еще, – пробормотал Степан Васильевич, подумав. – Сам с собой споришь, сам себя и оспариваешь. Я устроенных в жизни много видал. Неохотно они жизнью своей жертвуют. Обижаются очень при этом. „С какой, – говорят, – стати? А почему, – говорят, – обязательно мы? Да и вообще, должен ли кто-нибудь? А если должен, то кому именно?“ Вот такие рассуждения в ход идут, брат мой Коля.

– Сказанное ко мне не относится, – запальчиво сказал Николай Николаевич и лег.

– Ох, красиво поёшь. – проворчал кот.

Тут в горле у него захрипело, он вспыхнул зелеными глазами – и умолк.

– Ты что, Степан Васильевич, поперхнулся? – спросил Николай Николаевич, привстав.

Кот не ответил. Он долго возился в углу дивана, пристраиваясь, и вздыхал.

Не дождавшись ответа, Николай Николаевич прошлепал босиком к выключателю и погасил свет.

10

Проснулся библиотекарь оттого, что над его ухом мяукнули. На службу было ему к одиннадцати, часы показывали десять.

– Брысь! – пробурчал он спросонок, когда над лицом его склонилась кошачья морда с пышными генеральскими бакенбардами.

Степан Васильевич не обиделся.

– Брысь так брысь, – добродушно сказал он, – этим нас удивить невозможно. И не такое слыхивали. Я спросить хотел: может, тебе пора? Мы вчера не сговорились, когда вставать.

– Пора, Степан Васильевич, – с чувством отозвался библиотекарь.

Он уже забыл, когда о нем в последний раз заботились.

– Остеречь тебя хочу, – сказал кот, когда Николай Николаевич, прыгая на одной ноге, стал натягивать брюки. – Ты не говорил бы никому, что я у тебя живу.

– Что так? – огорчился Николай Николаевич.

Никому особенно, но напарнице своей Анечке он как раз собирался намекнуть о коте. Человек она была безобидный и должна была Стёпе понравиться.

– Да уж так, – скучным голосом ответил кот и тяжело вспрыгнул на свой диван. – В цирк меня заберут, вот и вся недолга. Очень во мне нуждаются в цирке. Видел я там одного говорящего кота. Прохиндей, каких мало. „Папа“ говорит, „мама“… Ну я ему показал „маму“. Навсегда дара речи лишился.

– Ты и драться умеешь?

– Драться – это зачем, – степенно ответил кот и лег животом на подушку. – Указал я ему, как надо вести себя, раз животное. Молодой еще, непонятливый.

– А сам-то в цирке выступал?

– Было, – нехотя сказал кот. – Даром нигде не кормят.

– Ну, это ты зря, – недовольно возразил Николай Николаевич.

Он всё принимал как личный намек.

– Зря не зря – там видно будет, – уклончиво сказал Степан Васильевич.

– Что же ты делал на арене цирка? – спросил Николай Николаевич, желая уйти от неприятной темы.