Котенок 2. Охота на Лигра
Шрифт:
— Т-с-с, кошечка, не шипи. Следи лучше за своей мордочкой.
— Это у тебя морда, а у меня лицо! — огрызнулась я и снова стала смотреть на арену. Там продавалась уже следующая партия мужчин. Продавалась довольно вяло: игру вели только двое покупателей из разряда «аристократов».
— На Тайли достаточно крупных владений, — сказал Арве. Он присел ближе, руку положил мне на спину и стал поглаживать успокаивающе, как поглаживают питомца, чтобы тот не нервничал. Я не стала отодвигаться, отталкивать наемника от себя лишь по той причине, что разумнее было бы притворяться девушкой Локена.
— …И во владениях этих всегда есть нужда в рабочих, — продолжил Локен. — Видишь вон тех нарядных мужчин, обвешанных золотом?
— Как их не увидеть, таких ярких, — проворчала я.
— Вот они и есть местная элита и постоянные участники аукционов.
— И без твоих объяснений понятно.
— Не думаю, что понятно. Почти все из рабов родом с совершенно забытых всеми планет Ориона, после которых даже Тайли впечатляет. Знают они только одно наречие, амбиций не имеют, и идут в рабство добровольно: так у них появляется земля, которую можно возделывать, какое-никакое жилье, а, самое главное, появляется защита — хозяин.
— Несчастные люди.
— Не жалей никого. Отключи в себе эту функцию.
— Как ты отключил?
— Да, — кратко ответил он. — Как я. Жалость никогда не помогает. Только зря разъедает душу.
— Значит, ты безжалостен, Риган? Тогда почему ты решил меня спасти?
Локен посмотрел на меня, и я отметила, что зрачки его настолько сузились, что практически исчезли в голубых радужках. Взгляд от этого стал казаться совершенно нереальным. Рука его, поглаживающая мою спину, замерла.
Кто-то вскрикнул, и я взглянула на арену.
Мужчин распродали, настала очередь женщин. Их так же выводили на арену партиями. Все — орионки, рослые, сильные, загорелые, под стать мужчинам. Одна из женщин держала за руку девочку лет пяти. Вскрик девочки и привлек мое внимание.
Девочке было страшно. Волосы у нее были практически белые, как ресницы и брови, детской умильностью она не обладала и смотрела серьезно, со страхом. Словно она единственная на арене понимала, что происходит что-то плохое, что она не должна находиться здесь, продаваться, как товар. Даже не как товар — а как довесок к товару, к матери.
Аукционер стал расхваливать женщин, назвал цену. Как и раньше, в игру вступили те же участники, и я подумала мельком, какого тогда цвина сюда пришли остальные? Заметив, как я смотрю на девочку, Локен сказал:
— Нельзя жалеть, помнишь? Отключись.
— А я не могу, как ты, взять и отключиться. Я росла в обществе, где жизнь каждого — ценность, и где дети — сокровища, а не бонусы при продаже матери.
Наемник покачал головой и рассмеялся.
— Что ты скалишься? — нахмурилась я.
— Да мне просто смешно.
— Что здесь смешного?
— Хотя бы то, что ты сказала. В каком, говоришь, обществе ты росла? Где жизнь каждого — ценность? Где дети — сокровища? Ну-ну.
— Только не начинай снова свои антицентаврианские проповеди.
— Это не антицентаврианская проповедь,
Я с возмущением и удивлением посмотрела на Локена. Как это — чем я от них отличаюсь? Да всем, практически, отличаюсь! Только вот почему-то сразу вслед за этой мыльсю пришла и другая, смутная и неприятная, и я так ничем и не возразила наемнику.
— Что же ты медлишь с ответом? — поддел он. — Сказать нечего? У тебя точно так, как и у них, был хозяин. Ты себе не принадлежала — ты принадлежала Роду. Тебе никто выбора не давал, и жизнь твоя была предопределена.
— Так было раньше, — согласилась я. — Когда я была Унсури. Сейчас все иначе. У меня есть выбор.
— Да, Кэя, у тебя есть выбор — доверять мне или нет. Во всем остальном ты все та же рабыня, и судьба твоя зависит только от меня.
Я отвернулась от наемника, понимая, что не смогу отрицать его слова. Он прав: я тоже всю жизнь в рабстве провела, как и эти женщины на арене. А как только освободилась от оков Рода, так сразу попала в лапы работорговцев. У меня, по сути, вообще еще не было собственной жизни. И не будет, пока я не научусь видеть жизнь такой, какой она является на самом деле, а не представляется в моем сознании.
Эту партию продали. Девочка все так же боялась, цеплялась за маму, когда их уводили, и мне по-прежнему было ее жаль, но больше я не позволяла эмоциям брать над собой волю. Локен снова прав: жалость разъедает и, если я ничем не могу помочь той девочке, то лучше отключить ее, жалость.
Следующие две партии женщин также были распроданы быстро. Аукционер объявил, что рад тому, что всех трудовых рабов раскупили, и выразил надежду, что следующих рабов, «эксклюзивный товар», тоже раскупят всех.
— Сейчас будут выставлять похищенных с других планет, — объяснил Арве. — И мужчин, и женщин, и детей. Эти стоят намного дороже трудовых. Но среди продающихся не будет настоящего эксклюзива: эксклюзив достается особенным покупателям. Тебя, к примеру, на такой аукцион бы не отправили. На тебя бы обязательно нашелся особенный покупатель и отвалил бы не пятьдесят п. е., а пятьсот и даже больше.
— Почему?
— Во-первых, ты центаврианка. Это уже делает тебя гораздо дороже прочих. Во-вторых, ты красива. В-третьих, ты фертильна.
— С чего ты взял, что я фертильна? Старшие расы не отличаются плодовитостью.
— Ты фертильна, — с непоколебимой уверенностью сказал Локен.
— Как же ты это выяснил без специального оборудования? На глаз? — съязвила я.
— На глаз, — кивнул он, и пощекотал мою спину. — И на ощупь.
— О-о-очень интересно! Не знала, что фертильность на ощупь проверяется!
— В том числе проверяется и так. Что бы ни говорили лирианцы, мы, люди, существа примитивные. Если мы готовы к размножению, то наше тело подает сигналы. Голос, запахи, жесты — все имеет значение, все считывается подсознательно. Ты меня глазами зовешь, завлекаешь. А я иду на зов. — Арве прижался ко мне и легонько прикусил губами мочку моего уха, другой рукой при этом удерживая меня за спину.