Ковчег для Кареглазки
Шрифт:
Охотник проследил за пожарным, завалил соседнего трескуна, и молниеносно ногами швырнул сородича на траекторию полета пули. Крупный калибр встретил неожиданную преграду, и разнес тварь. Пока Калугин перезаряжал оружие, Охотник на четвереньках пронесся к нему — и через мгновение зубы кракла впились в плоть.
Я остался один. Рядом высился кирпичный дымоход, и я спрятался за ним. Возникшая идея была отчаянной, но другого выхода не было. Зря я сейчас был трезвым. Я подобрал крупные куски пенопласта, какие-то тряпки, и бросил их в жерло вентиляционного канала.
Совсем близко послышался
Я нырнул в дымоход, и меня поглотила чернота, вкупе с клубящейся пылью.
****
Для Готлиба эти чудовища были тем же, что и для человека Смерть с косой. Танатос. Олицетворение гибели… то, чего желает избежать любой живой организм. Поэтому, когда неиствующий кракл отбросил клетку с крысой, валяющейся в нечистотах, она использовала это для побега. Маленькие глазки заметили зияющую дыру в прутьях. И, пока монстр буйствовал, обнюхивая пропахший человечиной спортзал, грызун шастнул к ближайшей двери — то ли в раздевалку, то ли в кабинет физрука. Еще чуть-чуть, и он будет свободен. Жив и свободен.
Изо всех сил Готлиб пытался не запищать, побороть свое естество и остаться незамеченным. Вот уж наконец и дверь со щелью, вот спасительный порожек, через который перемахнуть и все…
Внезапно он оказался в мощных сжимающихся тисках. Мелкие кости захрустели, как перепаленные вафли, а тельце выдохнуло последний раз. И Готлиб исчез в пасти у чудовища.
Глава 4. Прасти… я тибя люблю
Приземление было похоже на аварию. Я согнул ноги. Удар. Скрежет. Колени черкнулись по стенке — больно. И опасно. Хлопок смятого пенопласта. Ударился головой. Я — поезд, несущийся в ночь по расшатанным рельсам. Раненная лопатка раскалилась. Так и сколиоз выровняю. В глазах потемнело. Кажется, я отключился — на несколько секунд.
Сверху сыпался мусор, и скрипели когти. Трескун лез в дымоход. Я пальнул — нелюдь фыркнул, но мусор сыпаться перестал. Я попытался Кракобоем продырявить стену, но из-за тесноты не мог эффективно его использовать. Тогда я вытащил тряпку под ногами и обмотал вокруг колен — чтоб попробовать выбить или хотя бы выдавить кирпичи. Сверху снова зашуршало.
Я надавил коленями на стяжку, но это не помогало. Превозмогая боль, я с силой врезал плечом чуть левее и ощутил, как шевельнулся один из кирпичей. Слава Богу!
Расковырял и вытащил кирпич. В дыру вставил Кракобой и стал раскурочивать стенку — еще и еще. Вскоре отверстие стало достаточно большим, чтоб я смог вылезть.
Я был на школьной кухне. После приземления появилась тупая боль в пятке, и я пошатывался, обходя столы с казанами и уворачиваясь от висящих половников со сковородами. Столовая… выход в коридор. Вот, наконец, выход наружу.
Я обошел школьное здание у стены, под карнизом, чтобы быть менее заметным с крыши. Мне казалось, что оттуда доносится стрекотня и чавканье, но я не был уверен — возможно, это было только мое воображение, подкрепленное завыванием ветра. За углом я так и не увидел Латыша, ни мертвого, ни раненного, хотя особо
Причал оказался дальше, чем я думал. Я не видел Таню, но я еще и не везде посмотрел. За сараем с катамаранами я спустился по тропе, и только тогда заметил ее силуэт у воды.
— Ты в порядке? — я всматривался в нее, хотя в темноте почти ничего не было видно.
— Да, — она прижалась ко мне. — Последние метра три съехала — ободрала и руки, и ноги, и живот. Но я в норме.
Я отодвинул ее — нельзя было мешкать. Проверил каждую лодку, но все были прикованы. На одной из цепей обнаружил дефект — придется рискнуть. Уложив звенья друг на друга, я нанес по цепи несколько неуклюжих ударов Кракобоем.
Металл зазвенел, и издали донесся собачий лай. Я слишком привлекал внимание, и единственным выходом было ускориться — и я со всей дури колотил по цепи, пока одно из звеньев не разлетелось, высвобождая посудину. Наконец-то!
Собачий лай прозвучал совсем рядом, когда я впихнул Танюшу в лодку, и отчалил. А потом мы увидели его — бегущего к нам на всех четырех ногах — но я совсем не обрадовался этому «старому» другу. Ведь следом мчался кракл.
— Гриша, помоги ему! Мы должны спасти его!
Твою мать! Я никому не помогаю, а уж тем более, я не спасатель. Я оттолкнулся веслом, а Цербер выскочил на край настила и заскулил. Трескун уже был рядом, я слышал его шумное дыхание с присвистом. Пес прижался к доскам, жалобно заглядывая в глаза. В лунном свете я увидел татуировку на монстре. Вот уж дал Бог удачу…
Танюша махом выпрыгнула на причал.
— Не будь дурой! — заорал я. — ТЫ ДЕБИЛКА?! — но она не реагировала, склонившись над страхопудальной собакой. Кракл приближался, с опаской переваливаясь по скрипучим доскам.
Все произошло быстро — нелюдь ускорился, и я был вынужден подтянуть плоскодонку к причалу. Таня стала заводить Цербера на борт, а Охотник метнулся к ним. Первое, что было под рукой — весло — въехало упырю под ребра, лишь немного изменив его траекторию. Пока я достал пистолет, пес уже был в лодке, а вот сестра — еще нет. Кракл схватил ее, а я выстрелил последние патроны — куда-то в грудину и живот. И Таня вырвалась.
Под аккомпанемент чудовищного гавканья я подхватил сестру, и в этот миг трескун снова цапнул ее за лодыжку. Я не смогу вырвать ее из этих лап! — только и успел я подумать, когда Цербер выпрыгнул на причал, и свалил монстра.
Теперь пес барахтался в объятиях Охотника. Я забросил визжащую Таню в лодку, но она рвалась обратно. И тогда я заехал ей. В подбородок. Вырубил.
Одной ногой закрепившись на корме, а другой — на настиле, я что есть силы рассек воздух свистящим Кракобоем. Черепная коробка Охотника затрещала, и его потная голова отлетела в сторону, увлекая за собой жилистое тело. И нет, я не спасал собаку — я хотел избавиться от назойливого чудовища.
Цербер вскочил в посудину, и когда кракл приподнялся, мы были уже метрах в шести от него. Он разъяренно рычал, и хоть меня таким не удивишь — этот рык мне не понравился. Как обещание страданий. Луна осветила разбитую морду Охотника — и выбитый глаз. Но он не преследовал нас.