Койоты средней полосы
Шрифт:
– Эти – наблюдатели, – удовлетворенно говорила она, отставляя крепко пахнущую кружку. – Они и сейчас, на природе, не упускают случая поучиться! Я думаю, надо вербовать Кривенко в профильный класс, химико-биологический.
Русичка Татьяна Николаевна скептически подняла бровь:
– Что? Кривенко? Да он слово «биология» пишет с двумя ошибками!
Так или иначе, а полевые испытания уже стартовали: тушенка томилась в полиэтилене, пропитанный жиром хлеб сказочно благоухал на всю палатку мальчишек, примитивный капкан из консервных банок был вырезан,
– Вы с ума сошли! Если сюда действительно попадет волк – чего, конечно же не случится, говорю вам в сотый раз! – а скорее всего, какой-нибудь несчастный еж, он истечет кровью в этом вашем капкане! Немедленно переделывайте, засранцы! – набросилась на мальчишек Коза (когда-то она была Людой Коровиной, которую все звали Милка, ну очевидно же: где milk – там и Корова! – но так как Милка всем назло оставалась худой, Корову скоро понизили до Козы).
Лемминги поняли свою оплошность и гуманизировали капкан полотенцем.
– А так он поломает лапу и умрет с голоду! – опять возмутилась Коза, но мальчишки заговорили ее.
– Не боись! Мы будем проверять капкан каждые шесть часов. А если кто-нибудь там действительно поранится – заберем и вылечим.
– Койота заберете?! – взвилась Коза, но ее уже никто не слушал: капкан был готов, тушенка, веревки и фонари уложены в рюкзак, Белый, Кривой, Мать и Кость напоследок предусмотрительно оглянулись на лагерь, прежде чем шагнуть в лесную тьму.
А оттуда кто-то шарил по палаткам фонарем, нащупывая Пентаграмму.
Мальчишки, шепотом чертыхаясь, побросали рюкзаки под тент, бесшумно юркнули в палатку и затаились.
Круглое пятно света скользнуло по тентам, провалилось в круг между полотенцами и на секунду выхватило половину Козы, которая зазевалась и не успела вовремя пригнуться.
– Милка? – позвала тихонько Полина. – Милка, Ташка у вас?
В палатках с облегчением зашевелились, засвистели молнии, и мальчишки полезли обратно, на ходу вдеваясь в свои рюкзаки.
– Добрый вечер, Полина! А не выключишь ли ты фонарь?
Полина уткнула свет в землю.
– Спасибо! Кстати, привет!
– Здорово, Полин!
– Не скучай без нас!
Мимо Полины деловито прошмыгнули четыре тени, и скоро их шорох замер в темноте.
– Куда это они? – растерянно спросила Полина.
– Да выдумали ерунду… – сердито отмахнулась Коза. – Не переживай, живые будут! Сейчас я Ташку позову.
– Здесь я, – ворчливо ответил голос из круга, и Полина осветила Ташкино сердитое лицо, торчащее из-под тента. – Опусти фонарь, будь так добра!
Полина снова торопливо ткнула луч в землю.
– Не хочешь сходить на реку? – смущенно спросила она. Большой костер кончился, не начавшись. Пришли несколько старшаков, они-то и поддерживали огонь, но совсем небольшой – для своих. Кажется, к ним опять притащилась студентка. Учителя ушли рано. Лагерь стремительно охватывала ночь.
– О! И я с вами! – обрадовалась Коза, но Ташка легонько пнула ее в коленку.
–
– Не огорчайся, – обернулась, уходя, Полина. – Мы сходим еще раз вместе!
Коза кисло улыбнулась и помахала им вслед.
Луна нависала над лесом и, обложенная зыбким желтым туманом, сама казалась оранжевой. Полина повидала разные луны: яркой пронзительной точкой высились они над морской нераздельной тьмой, красным тревожным диском грозили из августовской синей выси – и всегда имели над ней какую-то необъяснимую власть. Одну такую луну – весеннюю, розовую, как грудь снегиря, – Полина нарисовала акварелью. Достаточно было сгустить краски у краев и вычертить на светло-розовой сердцевине черные сосуды ветвей, как картинка ожила и засветилась. Луна вышла тревожной, как та колыбельная, которую пела еще ее мама, когда-то невозможно давно, и под которую так страшно и так уютно было засыпать: «Лунные поляны, ночь, как день, светла…»
Теперь Полина глядела на эту луну, большую и оранжевую, и та почти не тревожила ее. Как мертвый фонарь, висела она над лесом и освещала лишь тропинку к реке. Полина уже успела подумать о том, что в перелеске будет темно, но не хотела признаваться даже самой себе, что боится этой темноты. Она поглядывала на Ташку, но та шла бодро и, кажется, ни о чем таком не думала и не боялась.
У входа в перелесок Ташка вдруг сказала:
– Лучше погасить фонарь сейчас: привыкнем к свету – ничего потом не увидим.
– С ума сошла, – невольно вырвалось у Полины. – Ноги переломаем!
Ташка помотала головой:
– Нет, тропинка хорошо протоптана, да и луна яркая, а там почти одни сосны. Они редкие.
Полина удивилась: откуда подруга столько помнит об этом месте? И вдруг совсем как на вчерашней войне, когда она пряталась в кустах от ловцов – инопланетных теней, – ей стало до щекотки жутко: Ташка на миг показалась ей вампиршей, русалкой. Оттого она и ходит босиком, и не боится темноты, и ведет ее сейчас к реке в таком невозмутимом спокойствии, что отлично знает, чем это кончится. И Пашка, которого Полина сегодня так и не видела толком, предстал вдруг перед ней бледной обескровленной жертвой, которую Ташка однажды уже водила к реке – точно так же, ночью, босая… Полина быстро глянула на Ташкины ноги – и похолодела.
– Где твоя обувь? – от страха шепотом спросила она.
Ташка с недоумением уставилась на свои ноги и хохотнула:
– Представляешь, пока сохли мои кеды, я так привыкла ходить босиком, что вечером забыла обуться!
Но Полина уже выпустила демонов на волю, и теперь неслась на них вскачь в объятия обаятельного кошмара. Вампиры боятся света, лихорадочно думала она, нужен свет, чтобы вывести ее на чистую воду! Поддавшись панике, она поспешно включила погашенный было фонарик и ткнула лучом Ташке в лицо. Пальцы ее сводило сладкое предчувствие ужаса. Слава богу, хоть не бросилась креститься!