Койоты средней полосы
Шрифт:
– Погоди, – Верочка часто зашептала, – ты хорошо понимаешь, что собираешься делать? Ты же понимаешь, что Ташка пошла туда не просто так. Если, конечно, она и вправду у Паши в палатке. И не просто так ничего нам не сказала.
Полине некогда было рассусоливать. Досадуя на всеобщую бестолковость, она попыталась поймать Верочкин локоть, чтобы снова идти, но Верочка вывернулась и осталась на месте. Господи, ну как же она не понимает, что счет идет на минуты! Что Ташку надо спасать! Скорее! И она торопливо зашептала подруге:
– Не говори чепухи!
Но Верочка стояла насмерть:
– Поля, это ее выбор. И если она там – то это добровольно! Может быть, она потому ничего нам и не сказала, что не хотела твоей заботы!
Эти слова больно задели Полину: неужели она и впрямь такая заноза? Но как только она снова представила себе пьяную Ташку в объятиях этого… Тьфу, гадость! Все ее сомнения испарились.
– Какой выбор, Вера?! В четырнадцать лет? С человеком, который с утра не вспомнит, как тебя звали?
Верочка заколебалась.
– Ты думаешь, она так далеко зайдет?
Полина хмыкнула зло.
– Я думаю, далеко зайдет он!
Ей, наконец, удалось ухватить Верочку, и она не выпускала ее до самой Пашкиной палатки.
У входа Полина заколебалась: несмотря на все свои правильные решения, она была слишком деликатна, чтобы ввалиться ночью туда, куда ее не приглашали. Девчонки застыли у входа и прильнули ушами к тенту: Верочка с возмутительным любопытством, Полина – со все растущей тревогой.
И то ли ей померещилось, то ли и впрямь из теплого палаточного нутра прорвался живой и горячий вздох, кровь бросилась Полине в лицо, и, потеряв самообладание, она дернула молнию тента вверх, успела заметить у входа Ташкины розовые кеды и ткнула фонарем в палатку.
– Ташка! Наташа! Это мы! Мы пришли за тобой! Выходи сейчас же!
– Ого! Девочка-героин! А что ты делаешь в моей палатке? – неожиданно раздалось снаружи, и Полина замерла.
В палатке тем временем завозились, молния разъехалась, и в круглом пятне фонаря, как в свете софита, из-под зеленых складок возник Пашкин сосед Вовка в спальнике по пояс («Качок!» – презрительно подумала Полина), а за его плечом – перепуганная студентка, Полина узнала ее по крашеным голубым волосам.
Она отпрянула, угодила спиной в гибкую дугу тента, отпружинила и едва не ввалилась внутрь, но удержалась и неловко попятилась прямо по Ташкиным кедам, выпуталась кое-как из полога и яростно огляделась. Меньше всего ей сейчас хотелось кому-то что-то объяснять.
Но все, как назло, – и Пашка, и Ташка, и даже предательница Верочка – застыли вопросительными знаками. Палатка ворчала и поносила Полину на чем свет стоит. Тогда
– Ты почему босиком?! – с облегчением накинулась на нее Полина. Пашку она решила игнорировать.
– На речку ходила, – пьяно мурлыкнула Ташка. Она легонько покачивалась, как от речного бриза, и держалась за Пашкин локоть, но все же, с некоторым облегчением отметила Полина, не висла на нем и не приставала.
Ну а вся Пашкина галантность – чего еще можно было от него ожидать? – сводилась к тому, что он позволял Ташке держаться за себя, а сам в это время обеими руками держался за гитару, в отличие от Ташки заботливо укрытую теплым чехлом.
Полина презрительно хмыкнула, но Пашка проявил неожиданное благодушие.
– Короче, малыши, – проговорил он неторопливо, – забирайте подружку и топайте спать. Буэнас ночес, девочка-героин! Заходи еще!
Полина вспыхнула, и тысяча фраз от «я не такая!» до «да кто ты такой?!» пронеслась в ее голове, но она прикусила язык и приняла под руку Ташку, которая попробовала было сопротивляться, но, обнаружив, что неспособна идти ровно, сдалась и только протянула к Пашке слабую руку.
– Мои кедики!.. – беспомощно попросила она. И капризно добавила: – Отнесите меня домой!
– Вовремя ты проснулась, – шепнула украдкой Верочка, подхватывая Ташку за талию с другой стороны.
Полина ничего не ответила. Отчего-то она совсем не чувствовала себя героем.
Чтобы лагерь оставался живым и уютным, в нем должны согласно жить и дышать люди. Поэтому можно сказать, что лагерь – это прежде всего те, кто делают его обитаемым. Но учителя всегда утверждали, что лагерь – это прежде всего Дисциплина.
Слово «дисциплина» Полина терпеть не могла, ибо оно было теми силками, в которые легко попадались дети, становясь жертвами Послушания. Поэтому для Полины лагерем были прежде всего люди, и она не любила оставаться на кухне, когда все уходили в раскоп, оставляя дежурных ответственными за свое будущее, один на один с трудными решениями: какой варить суп – из рыбных консервов или из тушенки – и чем на этот раз заправить капустный салат, чтобы он был наконец съеден. Кроме того, дежурные убирали лагерь и мыли посуду – а занятие тоскливее, чем драить жирные тяжелые казаны в холодной реке, трудно было представить.
Ложились дежурные вместе со всеми, а вставали на час раньше. И вот эту волевую борьбу со слипшимися веками, которые ну просто никак не разлепить, с блуждающими зрачками, уплывающими за горизонт, которые надо поймать, остановить и заставить смотреть прямо, Полина не любила особенно.
Как сладко проснуться на рассвете под добросовестный стук топоров, узнать, что к твоему пробуждению готовятся, что для тебя рубят дрова и разводят костер, варят кофе со сгущенным молоком и мажут бутерброды, – и позволить себе еще немного вздремнуть до побудки, греясь о чужую заботу.