Козацкие могилы. Повесть о пути
Шрифт:
Спека кликнул Настю с Левком:
— Веди дивчину на ту сторону речки. Соберите из камыша два снопа, привяжитесь к ним и плывите. В осоке до ночи и перепрячетесь — негоже, чтобы ворог надругался над молодицей.
— Я не покину товарищества, атаман!
— Ничего, обойдется оно и без тебя.
Настя стояла посеревшая, как мертвец, и руки у неё обвисли, словно неживые.
— Свой ятаган возьми-ка обратно, Левко: не хочу, чтобы наша слава досталась ляхам. Трубки из камыша срежьте, будете дышать из-под воды, коли они наскочат ненароком…
— Прощай, Левко, — молвил Микита, — и ты, Настя,
— Прощайте, товарищество, — еле слышно выдавила из себя Настя.
— Скорей устраивайтесь с перевозом, — настаивал Спека, — вон они уже внове собираются. Во время битвы и двигайтесь, тогда некому будет особо присматриваться, да и солнце ляхам в глаза.
А там уже снова зачинался бой под последние выкрики «Слава!», — по осажденным опять удалось отбиться. Тем временем на той стороне островка подле самой быстрины зачернела пара камышовых снопов, а меж ними едва-едва замаячили две казацкие шапки.
Солнце садилось за небозём, высвечивая косыми лучами островок, где собрались последние казаки, поляков, готовившихся к очередному приступу, и камыши, качавшиеся на вечернем ветерке, умиротворенно шепча: «Чшш… чш… чш…» — «Шу-у…. шу-у… шу-у…» — отвечала им тихо рогоза, наклонявшаяся до самой воды, чтобы заглянуть в последний раз в глаза телам, проплывавшим вниз по течению: вот вода унесла шляхтича, которого казак обозвал птицею-сиворакшей; а вон и сам казак, в распахнутой до пояса сорочке и уже навеки замолкший.
Тем временем на островке наконец пал последний защитник и победно вскричали ляхи. Бой окончился.
Солнце спряталось, и в наступивших сумерках двое беглецов тишком пробирались в прибрежных зарослях, шелестевших, скрадывая шум их шагов.
— Берег! — выдохнул еле слышно Левко, схватив за руки Настю, и оба они молча упали на твёрдую землю. Несколько мгновений лежали, не в силах подняться от накатившей истомы; по вот Левко все-таки подхватился первым, дико озираясь — не выдал ли их врагам минутный сон. Лёгкими толчками разбудил подругу, и они пошли крадучись лугами к недалекому лесу, настороженно напрягая все чувства.
Настя внезапно очнулась и удивленно повела очами. Она лежала на полу, где было обильно настелено сено, прикрытая куском рядна; в головах помещалась подушка. Дивчина закопошилась, пытаясь приподняться и сообразить, что с нею и где она.
— Лежи, лежи смирно, — сказала придвинувшаяся к ней нестарая ещё женщина и опустила на горячую голову свою прохладную ладонь.
От мягкого звука родной речи Настя немного успокоилась.
Она припомнила всё ещё в полусне, как они мертвецки уставшие добрели до укромной хатки середи леса, как их пустили в сени… и больше уже ничего не поспела сообразить, снова погрузившись в забытьё.
Потом опять пробудилась, села на полу, глядя перед собою невидящими испуганными очами. Хозяйка все так же заботливо склонялась над нею, охраняя тревожный покой.
— Боже мой, Боже мой, — тихонько заголосила Настя. — Посетили-таки нас журба да лихо! Не доведи Господи ещё раз увидать, что я за эти дни насмотрелась. Сдавалось, что сердца не станет терпеть, изойдет оно вместе с братскою кровью…
Она в отчаянии припала к своей скорбной
— Погоди, дивчина, вспоминать, да и говорить ещё не час!
— Нет, тётушка, я хоть конец расповедаю — авось легче сделается, — безнадежно возразила Настя. Она ненадолго примолкла, а потом вновь пустилась рассказывать. — Ой, тётушка-тетушка! на том бою, где мы были, ужас что подеялось; а под конец обманули нас полковники, утекли через гати, покидавши крестьян. Да туда же за ними с утра бросились и селяне такою толпой, что страх сколько людей погинуло; а человек с три сотни — наш загон — вырвались из самого пекла и пошли, отбиваясь, повдоль Пляшевки. Не могли нас никак одолеть вороги, пока не загнали на островок у Стыри, откуда некуда было дале податься, — да там уж и бились все до последнего. Меня с моим Левком атаман выпроводил — мы переплыли и в камыше запрятались по эту сторону. А там такое творилось, что не доведи Боже!
Шляхта, как туча, кинулась на ту жменьку казаков, и воевали в конце не саблями и топорами, а просто ломали, грызли, душили один другого; да где уж было одолеть, когда ляхов по три — по пять на одного нашего. Атаман Спека — старый человек, но дрался как бык!.. Нам из камышей было хорошо видно — только ничем уже им не поможешь. Зря он нас отослал, славнее было б со своими вместе костьми там лечь! — Настя опять горько всхлипнула.
— Потом атамана обсела целая куча ляхов, и он упал, да и не поднялся больше. А наших всё меньше и меньше. Смотрю, уж один только Левков побратим Микита остался, тоже из нашего села парубок. Забрался на челн и никого не подпускает, а шляхта с берега в него палит да пиками тянется, — но он ещё держится, хоть и раненный дважды в голову, и никак не сдаётся, наклоняется да отмахивается косой на длинном древке. Мне, тетушка, даже лестно стало, что он такой крепкий, — но тут подкрался позади к челну здоровущий шляхтич и такою ж косой достал-таки его со спины. Глянула я — а у Микиты из перерезанной шеи кровь хлещет струёю, зашатался он, как тот кряжистый дуб, и упал навзничь в воду, раскрывши смерти объятия. Вот тогда уже никого не осталося!
Настя вся содрогнулась, как в жестокой лихорадке, и зашлась в беззвучном плаче. Женка осторожно опустила её голову на подушку и лёгкой рукою ласково прикрыла глаза. Постепенно девушка успокоилась и задышала ровнее, а хозяйка молча любовалась на неё: иссиня-чёрные косы разметались по полуобнаженным грудям, колыхавшимся под сорочкой вместе целомудрием и грехом, густые вии-ресницы трепетали, пряча глаза от чужого взора, — недаром, видать, выслал её атаман с поля боя, потеряв за то целого казака.
…На другой день солнце уже поднялось в зенит, когда Настя проснулась и встала. Хотела сперва одеться, но не нашла своего старого платья и потихоньку вышла из хаты в чём была. На дворе оглянулась кругом отрешённо и вдруг залюбовалась: пели дневные пташки, слабо веял ветерок, шумел густой бор, где-то вдалеке куковала неутомимая зозуля-кукушка, а ближнее дерево хлопотливо долбил работяга-дятел. Вот он, блеснув перистыми подкрылками, перелетел на другой ствол и стал что-то по-хозяйски рассматривать в коре; а полянка вокруг хаты вся цвела и зеленела — матёрый лес прочно укутал её от недоброго глаза в своих крепких объятиях.