Козара
Шрифт:
— К пятидесяти подходит, а бабам покоя не дает, — ворчала Симеуна. — Никак не сидится ему дома, мой Лазо, повадился к вдовушкам.
— И им, маманя, кто-то помочь должен, — ухмыльнулся Джюрадж, его зубы сверкнули в свете костра. — Не обойтись бедным женщинам без мужской подмоги. Это самое что ни на есть божеское дело — подсобить им…
— Да ты им горазд подсобить, только не там, где надо.
— Ну что с овцой-то, долго еще ждать?
— Да если ты голодный, так ведь и у нас мяса хватает, — сказал
— Можно и без соли. Давай побыстрей.
— А ты, малый, хоть мать-то свою видел? — спросила Симеуна. — Вон она там на берегу, под буком…
— Тетя! — попросил мальчуган, когда Даринка принесла мясо. — Пойдем со мной, покажи, где мама.
— Мяса хочешь? Малый, а малый?
Он уже ничего не слышал и не отвечал, а бежал за Даринкой, которая показывала ему дорогу.
— Сколько у вас тут мужиков? — спрашивал между тем Лазар.
— Таких, что могут воевать, — добавил Иван.
— Да нас здесь тысячи две-три будет, — почесываясь, сказал. Джюрадж. — Так, что ли, старик?
— Эк хватил! Ты Хоть знаешь, что такое две-три тысячи? Это, брат, столько, как собирается в ильин день к церкви, на Брезицах:
— Ну уж тысяча-то есть, это точно.
— С тысячу будет, — подтвердил старик.
— А сколько мы сможем набрать для отряда?
— Да это не так просто сказать, — старик шмыгнул носом, глядя в огонь. — Считай, каждый седьмой — солдат.
— Сотню запросто возьмете, — сказал Джюрадж.
— Сотню, — обрадовался Лазар. — А мне надо тридцать. — Потом повернулся к Джюраджу: — Мы тут пока поужинаем, а ты поди объяви народу, что мне нужно тридцать добровольцев. Сразу же получат и винтовки и боеприпасы.
— В роте, — уточнил Иван.
— В роте, — подтвердил Лазар. Он взял хлеб, разломил его, поделившись с Иваном, начал есть, стараясь откусывать больше хлеба, чем мяса. Он радовался, что, несмотря на большие потери, рота предстанет перед Жарко в полном боевом составе.
— Где ты там, Лазар, чтоб тебе света не видеть?
— Откуда ты взялась, Лепосава?
— Оттуда же, откуда и ты, черт возьми. Ну, уж нынче ночью тебе от меня не увернуться.
— Тише, Лечюсава, Даринка услышит.
— А пускай слышит, — смеялась Лепосава. — Когда же, сокол ты мой, мы, наконец, одни-то побудем?
— Молчи, разрази тебя гром!
— Лазар, милый, жизнь проходит, а я одна-одинешенька…
— Пойдешь ко мне в роту?
— Пойду, вот те крест. Дашь мне винтовку, отомщу за сына. Ты мне дашь винтовку?
— Лучше всего та винтовка, которая взята у врага.
— Да неужели вы все их сами добывали? — обиделась Лепосава. — Могу поклясться, большинство просто получили винтовки в роте. Вот и мне дайте.
— Ладно, Лепосава. — Лазар старался в темноте рассмотреть женщину. Нет ей равной, думал он, припоминая минуты, проведенные с
— Убили моего сыночка, чума их возьми, — продолжала Лепосава. — Чтоб весь род их зачах. Если заберете кого в плен, лучше мне не показывайте — топором изрублю на кусочки. Изрублю, клянусь богом, пусть все знают об этом.
— Вечер добрый, — сказал кто-то в темноте.
— Здравствуй, Лазар!
— Здорово, командир!
Это подходили добровольцы. Народ решительный, веселый. Отблески огня освещали улыбающиеся лица, от костра падали косые тени, и люди казались выше ростом и шире в плечах. Они походили на богатырей из народных преданий.
Лазар здоровался с ними, заглядывал им в глаза — карие, зеленые, смотрел на их руки, огрубевшие от постоянного труда: от пахоты, косьбы, рубки леса…
Он был уверен, что новобранцы будут сражаться не хуже тех, кого он потерял в бою. Они на себе испытали жестокость врага и не останутся в долгу, стоит им получить оружие. Он представлял себе, как они ринутся в атаку, обгоняя друг друга.
— Здравствуй, Лазар, — пропел женский голосок.
— Здравствуй, Стана. Ну как ты тут? Нашел тебя этот мошенник?
— Лазар, дорогой, — продолжала женщина, — я пришла попросить тебя, уж ты присмотри за ним. Молодой еще, несмышленый, не сносить ему головы.
— Слышишь, пацан? — улыбнулся Лазар.
— А ты меня не оскорбляй, пожалуйста, товарищ, — обратился паренек к матери. — Что ж я, дурак, по-твоему? Ротный связной — и вдруг дурак, несмышленый? Ты зря не наговаривай, если тебе жизнь дорога.
— Ну вот, — продолжала Стана. — Разве не дурень? Погибнет он, Лазар, святым богом клянусь, погибнет, если ты за ним не присмотришь.
Но Лазар ее уже не слушал. Он здоровался с прибывающими людьми, те окружали его, смешиваясь с пришедшими ранее, пламя освещало их темноволосые головы.
— Товарищи! — начал он так, словно от его слов зависела судьба Козары. — Мне нужно тридцать добровольцев. Кто согласен идти в мою роту, поднимите руку. Один, два… пять… десять…
— Меня пропустил, Лазар.
— Не сбивай, парень.
— Пятнадцать, шестнадцать, семнадцать… Мужики, а вы знаете, куда идете? Идете в огонь, на вражеские бункеры… Тебя не возьму, ты небритый…
— Да я сбрею бороду. Возьми меня, Лазар, замучился я тут с бабами.
— С бабами-то легче, чем с усташами… Восемнадцать, девятнадцать… И ты небритый, елки-палки? Будешь двадцатым, но сегодня же ночью, пока не рассвело, соскобли эту шерсть, мы не четники… Двадцать один, двадцать два… Тебя не возьму, мал еще. Есть уже один такой шалопай, хватит… Двадцать пять, двадцать семь… Я сказал тебе — мал, уйди, не мешайся, мне мужики нужны! А ты откуда будешь, дружок?