Козара
Шрифт:
— А зачем меня били?
— Затем, что надо, — сказал фра-Августин. — Таков уж наш метод. А теперь вот для нас все ясно.
— Я буду жаловаться полковнику Франчевичу, — сказала Матильда. — Я знакома с полковником Франчевичем и расскажу ему об этом.
— Полковник Франчевич сейчас под Дубицей, — сказал фра-Августин. — Если тебе не терпится увидеть полковника Франчевича и пожаловаться на нас, мы можем помочь до него добраться, но не по железной дороге; есть и другой путь — вниз по Уне на плоте для мертвецов.
— Куда
— На вокзал или на пристань? — подхватил Асим Рассыльный.
— Пошли-ка лучше на пристань.
— Ведите на пристань и отправьте вниз по реке с бесплатным билетом, — сказал фра-Августин.
— Пошли, дорогуша, — сказал Мате Разносчик.
— Иди, иди, не задерживайся, — поторапливал Асим Рассыльный.
— Если вы ее только тронете, будете иметь дело со мной. — Муяга преградил им дорогу. Его глаза налились кровью. — Девчонка ни в чем не виновата, отпустите ее на все четыре стороны.
Ссора была неминуема, но тут вдруг загремели винтовочные и пулеметные выстрелы, послышались крики. Очевидно, началась облава. Солдаты сгоняли крестьян, окружали дома, врывались во дворы, топтали зеленеющие нивы, рыскали по перелескам и повсюду вылавливали беженцев.
Фра-Августин видел закутанных в шали женщин. Они шли впереди солдат, сутулясь, опустив головы. Он видел девушек, их перепуганные лица пылали от быстрого бега.
— Матильда-то смылась, — сказал Мате Разносчик.
— Я ее отпустил, — спокойно ответил Муяга.
— Пусть убирается ко всем чертям, — сказал священник. — Сюда, сюда! — кричал он солдатам, сгонявшим крестьян. — Ведите всех во двор, — приказывал он, подбегая к толпе, которая колыхалась и покачивалась. Фра-Августин начал считать: оказалось два десятка человек.
— Вы помогали предателям? — спросил он, когда они подошли к воротам просторного двора, отгороженного дубовыми кольями. — Где партизаны?
Крестьяне молчали, сбившись в кучу. Головы втянуты в плечи, спины согнуты, глаза спущены.
— Чей это дом? — спрашивает фра-Августин.
— Мой, — говорит крестьянин в обтрепанной войлочной шляпе.
— Ты кто?
— Сретен Мачак.
— Сколько сыновей послал в партизаны?
— Нет у меня сыновей, — говорит крестьянин.
— Нет? — фра-Августин подходит к нему ближе. — А почему бежал в лес? Почему не хотел встретить нас в своем доме?
— Народ побежал, ну и я.
— И прямо в лес? Чтобы там подкарауливать нас с карабином?
— Нету у меня карабина.
— Нет, значит сыну отдал, — говорит фра-Августин. — Так, Михайло?
— Так точно, — отвечает Михайло.
— Ты слышал, что Михайло сказал?
— Можете говорить, что хотите, а я вам свое сказал, — спокойно ответил крестьянин.
— А ты? — повернулся фра-Августин к женщине в черном платке. — У тебя сколько сыновей в партизанах?
— Внучек у меня умер, господин.
— Внучек? Чей внучек? Уж не ты ли его сама себе родила? Чей он?
— Сына моего, господин…
— А сын где?
— Не знаю, господин. Бежал из армии, а куда подался, пусть вас бог надоумит.
— Я и так знаю! — закричал фра-Августин. — Твой сын партизан! Вы все тут бандиты! Правду я говорю, Михайло?
— Точно так, — ответил Михайло.
— Чтоб тебе сгнить живьем, — сказала женщина. Она, видимо, узнала его.
— Сколько их, Асим?
— Семнадцать.
— Пусть идут в дом, — приказал фра-Августин, размахивая револьвером. — Живее, живее, — он поторапливал солдат, которые загоняли людей в дом, срубленный из дубовых бревен.
Крестьяне покорно шли в настежь распахнутые двери, забивались в углы, стараясь укрыться от усташей. Съежившиеся, бледные и перепуганные, они безмолвно и покорно исчезали в доме, словно в могиле. Никто не сопротивлялся.
Когда в дом вошел последний крестьянин, фра-Августин закрыл дверь и запер ее на засов. Во дворе уже было полно усташей, вдруг кто-нибудь вздумает бежать.
Асим Рассыльный и Мате Разносчик принесли две охапки соломы, подложили ее под дверь. Подошел и Михайло, тоже с соломой, но понес ее в подвал, сказав, что дом надо поджигать снизу, так быстрее загорается. Фра-Августин, словно совершая какой-то ритуальный обряд, чиркнул спичкой и поджег солому. Задымило, потом вспыхнул огонь и пополз по доскам и балкам. Солому бросали в окна, сразу же загорались рамы. Повалил дым и снизу, из подвала.
Пожар разрастался, пламя лизало доски, бревна, балки, опоры и планки. Огонь рвался к крыше, дым клубился в небо.
Люди внутри молчали. Ни крика, ни стона.
Разве еще в Италии не приходилось ему слышать: этого надо убрать? На итальянской границе Него убил Перчеца, одного из пионеров усташского движения. Владимир Кунич был убит в эмиграции за то, что хотел жениться на итальянке. В Граце провинившегося усташа Дуича задушила в постели, а Иосип Жарко покончил жизнь самоубийством. Разве в эмиграции поглавник не приговорил к смерти двенадцать усташей, нарушивших присягу?
Он приближался к группе солдат, среди которых находились двое дезертиров. Вчера они проявили малодушие: бежали с позиции, а это равносильно предательству. Они нарушили приказ, нарушили клятву, а это карается по закону.
Вчера двое солдат бежали с позиции.
Сегодня двое солдат будут казнены.
Солдаты полковника Франчевича уже построены. Плечом к плечу стоят несколько сотен легионеров, которые круглые сутки вели тяжелые бои, а сейчас вместо заслуженного отдыха стоят в строю, чтобы смотреть, как расстреливают их товарищей.