Козленок за два гроша
Шрифт:
— Если бог создал свинью, то Янкель Зивс может себе позволить сотворить свинину.
У Зивса обычно собирались молодые выкресты или отроки, похожие на Коммивояжера — Арона Вайнштейна, бредившие мятежными переменами, читавшие запретные книжки и предпочитавшие говорить между собой на всех языках, кроме родного.
Семен Ефремович для очистки совести решил заглянуть и к пронырливому Зивсу и не ошибся.
Эзра сидел за столиком и маленькими глоточками пил густое, красное вино.
Он ни на кого не обращал внимания — то ли оттого, что был
Семен Ефремович потоптался на месте и нерешительно направился к брату.
Его отношение к Эзре было не простым. Шахну восхищала необыкновенная сметливость брата, его безоглядная доброта ко всем — к людям и животным, его легкокрылое воображение, способность отрываться от земли и воспарять в такие выси, какие в их роду никому и не снились. Но вызывала неприязнь его бездумность, упорное, не свойственное евреям безделье, веселое и прибыльное вранье. Шахна до сих пор помнит, как маленький Эзра — ему тогда шел седьмой год — продал сыну меламеда Лейзера голубя на крыше. Когда Генех, сын меламеда, отсчитал ему три пятака, Эзра сунул их в глубокий, как мережа, карман и спокойно сказал:
— Бери!
— Но они же на крыше… — пробормотал озадаченный Генех.
— Если бы голуби были у меня в руке, я взял бы с тебя втридорога, — отрубил Эзра.
Мать Лея в нем души не чаяла. Она мечтала, чтобы ее поскребыш стал торговцем, открыл свою лавочку, но торговал не изюмом и марципанами, не лопатами и боронами, не сукном и ситцем, а золотыми брошками и браслетами. Эзра же целыми днями носился по березовым и сосновым рощам, ставил силки, ловил дроздов и трясогузок или гонялся за рыжими, пламенеющими, как золотые изделия, белками. Дважды отец снимал его с крыши мишкинского костела, куда он лазил, чтобы убедиться, есть бог или нет.
— Никакого бога нет, — сказал он, вернувшись домой.
— Бог живет выше, — заступилась за всевышнего мать Лея.
— А почему он не живет на земле? Там, где нужен?
Все это — и мать Лея, и клочки разговоров, и даже проданные сыну меламеда Лейзера Генеху голуби — припомнилось Семену Ефремовичу, пока он шел к столику, за которым Эзра потягивал свое дешевое вино.
— Шалом-Алейхем, братец, — сказал Шахна.
Эзра поднял на него затуманенные глаза и стукнул стаканом о столик; вино выплеснулось, потекло по скатерти; Семен Ефремович вошел в это вино, как в Неман, и теплая красная струя радости обдала его с ног до головы.
— Шахна! Янкель! Еще одну бутылку «Кармела», — попросил Эзра.
Трактирщик Янкель Зивс из-за стойки наблюдал за ними, сняв с головы ермолку и оголив свои удачливые, еще не тронутые проседью кудри.
— Не надо, — тихо возразил Семен Ефремович.
Из письма отца он знал о пагубной страсти брата и не собирался потворствовать ей.
Янкель Зивс засуетился, достал из-под прилавка бутылку вина «Кармел».
— Хоть бы пыль с нее стер, — упрекнул трактирщика Эзра, когда тот поставил бутылку на стол.
— Эта пыль драгоценная, —
Семену Ефремовичу не хотелось рассиживаться, но он понимал, что сейчас Эзру никакими силами от стола не оторвешь.
— За встречу, — сказал Эзра. — Как ты, божий человек, живешь?
Шахна уловил в его голосе насмешку и весь сжался. Он все про меня знает, подумал Семен Ефремович. Только делает вид, что не знает. Жалеет или ждет удобного случая, чтобы ударить под дых? Скоморох и жандарм — разве может быть что-нибудь более несовместимое?
— Ты лучше скажи, что с отцом?
— С отцом все в порядке. Отец сюда едет.
— В Вильно?
— Со Шмулей-Сендером и нищим Авнером… Решил с Гиршем попрощаться.
Семен Ефремович не притрагивался к своему стакану. Он сидел нахохлившись, испуганно провожая взглядом каждое движение алчущей руки Эзры к хмельному зелью. Отрешенность брата, глуховатость звонкого в прошлом голоса, какая-то непонятная, занозистая обида, засевшая в его мозгу, внушали Семену Ефремовичу тревогу.
Внушал тревогу и приезд отца. Ну что он на старости лет надумал? Хоть бы предупредил! Шахна нанял бы извозчика — того же короля виленских балагул Хаима-Янкеля Вишневского — и привез бы его из Мишкине в Вильно. Далеко ли они, старики, уедут? Не ровен час, помрут по дороге, и некому их будет похоронить.
— Зачем ты искал меня?
Семен Ефремович не мог допустить, что Эзра пришел в ешибот просто так. Может, ему понадобились деньги? Ему вдруг захотелось, чтобы он именно денег попросил; он даст Эзре сколько надо, только бы тот скорее уехал из Вильно. Вильно и без него славится своими скоморохами и куплетистами.
— Хотел тебя увидеть, — ответил брат, и простота, бесхитростность его ответа еще больше возбудили подозрения Шахны.
— Раввина из меня не вышло, — сказал он не без умысла, надеясь на то, что Эзра клюнет на его откровенность.
— И слава богу… Раввинов и так развелось прорва… Придет мессия и, кроме меня, пьяницы, ни одного грешника на земле не найдет.
— Разве ты пьяница?
— И сердцеед! И обжора!
Эзра по-прежнему потягивал свое вино, рассеянно разглядывал Семена Ефремовича. Так разглядывают с моста рябь на воде, пытаясь в быстром течении узреть что-то давно забытое.
— Мне показалось, у тебя есть для меня какая-то новость. — Эзра рассмеялся и добавил: — Ну говори скорей, только правду!..
Семен Ефремович обомлел.
— Женат или вообще не имел дела с женщинами? — глумливо спросил скоморох.
Шахна чувствовал, как его пробирает дрожь, и сконфуженно молчал. Неужто скажешь ему про Магду?
И вдруг он с какой-то неизбывной обидой подумал, что ему нечего рассказывать, и это открытие настолько пришибло его, что рука сама потянулась к стакану.
— Идем ко мне… Места хватит… Сколько хочешь, столько и живи, — сказал он Эзре.
— Спасибо… Но я собираюсь в Сибирь.