Козявкин сын
Шрифт:
— Моего архаровца вот так же где-нибудь, как щенка, выкинут... иди, куда хочешь.
— Ты Микишку моего, случаем, не знаешь? — уж более мягко спросил караульный, — вот такой же стрекулист, как ты, только почернее.
— Нет, не знаю, — робко ответил Пашка: — я из Вороновой.
— Чей?
— Дергунова Михайла...
— Не знаю чтой-то...
— А где Микишка твой?
— Прах его знает... Твой батька знает, где ты сейчас?
— У меня нет отца и матери, один я.
— Оди-ин! Ну, так ты вольный казак. Куда ты побег?
—
— Ах ты, пролетария бесштанная, в город захотел... Кто у тебя в городе-то, родня что ли есть?
— Нету...
— Ну, и народ пошел! Что только из этого народа и будет, — как бы про себя ворчал караульный.
— Так вот что, парень, возьми в шалаше котелок, да сбегай-ка по воду. Пора, поди, и поужинать.
Пашка обрадовался такому обороту дела, живо сбегал по воду, караульный насыпал из мешка картошки и поставил на огонь.
Солнце совсем уже скрылось на завороте реки, засинели берега, от воды подымался пар. Холодно Пашке в одной рубахе, он подкладывал щепки в огонь и сам повертывался, то спину погреет, то бока.
Караульный достал из кожаной сумки краюшку хлеба, отрезал два куска, насыпал соли на тряпочку и снял с огня котелок с картошкой.
— Ну, бегунец, давай подкрепимся малость.
Пашка давно уже слюнки глотал и не заставил повторять приглашения.
Никогда Пашка не едал такого вкусного хлеба и картошки. Съели весь котелок. Пашке жарко стало.
— Спасибо, наелся.
Пашка чувствовал, что надо чем-то отблагодарить караульного, что-нибудь поделать за него.
— Дяденька, я могу за тебя покараулить?
— Ну, какой ты караульщик, — у тебя из-под носа утащат.
— Чать казенные дрова-то, — сказал Пашка.
— Чтож что казенные, а казна-то чья — наша ведь. Наши же мужики целую неделю пластались — возили дрова-то, да пилили, глупый. Растащут, так кому пополнять-то придется — барабинским мужикам да николаевским, а ты думаешь как?
— Я раньше тоже, как ты — глупцом был — не жалел казенного, казна богата, ломай, жги... Тут было дров ух-ты, лет на десять заготовлено. А как началась заваруха с белыми-то, — эх, расходились мужики: тащили, жгли... а пришли товарищи и показали, откуда казна берется. Мы сами и должны были пополнить дрова, вот тебе и казна. Нет, брат, я стерегу каждое полено, как свое собственное. Иди в шалаш, спи, а утром разбужу тебя покараулить маленько.
Пашка залез в шалаш, зарылся в сено. Заснуть никак не мог. Закроет глаза — а старик с парохода, которого взяли в Ортчека, появляется перед глазами, хитро подмигивая Пашке, дескать — ничего не будет — вывернусь; то добродушный караульный ворчал на своего Микишку, ругал его, а в голосе злобы не было.
Пашке показалось, что Микишка-то он и есть, а караульный его отец. «Так вот у меня какой отец-то?» Полегче на сердце стало у Пашки, что отца нашел. Видит Пашка, что отец его спит в шалаше, а он, Пашка, с винтовкой караулит дрова.
Вдруг из-за поленницы хитрый старик подмигивает
— Нельзя! — кричит Пашка и замахивается на старика винтовкой, — это наше казенно... уходи.
Озлился старик, выхватил у Пашки винтовку.
— Тятя! — изо всех сил крикнул Пашка и... проснулся. Открыл глаза, сам весь в поту... На улице светло. Караульный наклонился над ним и трясет его за плечо.
— Вставай... На, вот мои сапоги надень, да курточку, а то утро холодное.
Вылез Пашка, оделся, взял винтовку и зашагал по берегу, а из головы не выходит сон. Обошел все поленницы, пересчитывал их несколько раз и всякий раз сбивался.
Винтовка хоть и не была заряжена, хоть и больно оттягивала плечи, но Пашка чувствовал с ней себя куда смелее, настоящим солдатом.
Перед восходом солнца Пашка заметил, что из тумана вынырнула лодка и направляется к берегу, где дрова. В лодке двое: молодой и старый. Пашке показалось, что это старик с парохода, что забран в Ортчека. Вспомнил сон и похолодел.
— Нельзя сюды! — закричал Пашка и снял с плеча винтовку.
Лодка попрежнему двигалась к берегу.
— Стой! Стрелять буду, — и Пашка стал целиться в лодку.
Лодка повернула по течению и пристала к берегу ниже дров.
Пашка не спускал глаз. Он твердо был убежден, что это именно тот старик задумал что-то нехорошее.
Старик вылез на берег и пошел к Пашке.
Подпустив шагов на 30, Пашка вскинул винтовку и стал целиться.
— Брось шутить, малый! — закричал старик. — Это я, Егоров брат...
— Какого Егора? — спросил Пашка и опустил ружье.
— Егора, сторожа, где он?
— Спит, иди.
Вблизи мужик совсем не похож на старика.
Пашка успокоился.
— А я думал — поджигатели.
— Что ты, Микишка, дяди не узнал.
— Я не Микишка.
— Не Микишка! И верно... а я думал Микишка прибег.
— Куда убежал-то?
— Кто ж его знает... Красноармейцы тут проезжали, так, стало быть, с ними убег.
IX. В ЗАТОНЕ
Орловский затон жил своей особенной жизнью. Рано утром гудок далеко разносился по воде, звенел в сосновом лесу, что полукругом раскинулся над затоном. Через час эхо на разные тона радостно передавало по лесу четкий стук клепальщиков, лязг цепей подъемного крана, свистки пароходов и громкие голоса рабочих.
В диковину Пашке было слышать столько всяких звуков, видеть работу, совсем не похожую на деревенскую.
«А и веселая работа, — думает Пашка. — Вот те раскатываются на катере взад и вперед, точно балуются и катер как-то свистит не по-серьезному: фью-фью-фьют... Вот кто-то цепями забаловался — залязгало железо».
— Давай! — раздался веселый громкий голос, и над стоявшими впереди Пашки баржами заболтался в воздухе на железных крючьях катер.
— Давай! — слышится еще задорнее тот же голос, и катер поплыл по воздуху на берег.