Крамола. Книга 2
Шрифт:
За грудиной вздрогнула и тяжело заворочалась жаба.
— Вы не могли… оставить все, вырваться к родителям?
— А вы смогли?
Андрей ничего не ответил, лишь закусил губу, приготовившись перетерпеть боль. Но боли не было. Жаба успокоилась, притаилась, давая глотнуть воздуха.
— Меня привезли в семью богатых евреев в Витебске, — стала рассказывать Юлия. — Там отдали в гимназию, потом в институт благородных девиц. Шиловский приезжал редко, но всегда с кучей подарков. И хозяева мои всегда приучали, что я обязана и принадлежу только ему. Шпионить меня не учили. Может, Шиловский подразумевал, что я не буду ничего скрывать,
— Простите меня, — подавленно сказал он и не нашел больше ни одного слова.
— И сейчас бы я не просилась с вами, — она тронула пальцами шрам. — Никогда, если бы вы были устроенным и благополучным. Но если вы отошлете меня… Вы же страдаете, и мне хотелось быть с вами. Я бы не оставила вас в самую тяжелую минуту, чтобы поверили… И чтобы у меня был путь очищения. Понимаете… Искупления, что ли.
— Я верю, Юлия, верю…
— Вы ничего не знаете, Андрей! — зашептала она. — Из нас вытравливали любовь! Ее выскребали из души! Любовь ко всему: к чужому человеку, к мужу, к старику, к матери… Кажется, что и к детям. Пережиток! Любовь объявлена вне закона, Андрей! Андрей, я хочу принять крещение.
— Крещение? — оживился он. — Вы чувствуете спасение в этом?
— Не знаю, — тихо сказала она. — Но чувствую, православие хранит любовь. Учит любви… Мне кажется, и священников убивают только за это!.. Мне страшно, Андрей. Ведь ничего не остается!
— Не бойтесь, — он прижал ее к себе и ощутил, как там, где сидела жаба, возникла тихая радость. Неяркая, как рассвет в хмурый день, боязливая и непривычная. Опасаясь спугнуть ее, он таил дыхание и все шептал:
— Не бойтесь, не бойтесь…
И пока она еще светила, надо было решиться. И говорить какие-то другие слова, что-то делать — смеяться ли, плакать — лишь бы она продолжала гореть в этом выжженном мире.
— В Леса Пойдем, — вспомнил Андрей. — В Леса, в Леса… Там есть Мир, Труд и Любовь…
Юлию крестили в маленькой деревянной церквушке на окраине Красноярска. В полумраке она даже не смогла хорошенько рассмотреть лиц своих крестных — старого батюшку и пожилую женщину, прислуживающую при обряде. Священник приготовил купель, его помощница обрядила Юлию в длиннополую холщовую рубаху и подвела к алтарю.
— Я сейчас! Сейчас! — вдруг спохватилась Юлия и побежала на церковный дворик, белая, как привидение.
Андрей сидел среди нищих, бесполезно поджидавших милостыню, и слушал горькие истории.
— Андрей! — с паперти закричала Юлия. — Как звали вашу маму? В миру как звали?
— Любушка, — отозвался Андрей и поправился. — Любовь.
Юлия тут же исчезла в храме и скоро оттуда донеслось:
— Господу Христу молитесь. Господу Христу молитеся…
Батюшка спешил управиться до начала комендантского часа, и потому волосы Юлии не успели просохнуть. Она туго повязала платок и вышла
— Как мне хорошо, Андрей! — воскликнула она, и нищие почему-то отступили от паперти, убрались в тень ограды. — С меня будто короста сошла! Батюшка поливает водой, а я смеюсь!
— Поздравляю, — сказал Андрей. — Теперь вы православная христианка. Даже не так, вы, Юлия, непорочное и безгрешное дитя.
— Я больше не Юлия, — сказала она, смеясь. — Взяла другое имя. Теперь меня зовут Любовь. Любовь! Любушка! Слышали?
— Слышал, — сдержанно произнес он. — Что же, Любовь, Любушка, может быть, мы с вами обвенчаемся, пока… Простите! Я прошу вашей руки, Юлия!
Она перестала смеяться, зябко поежилась в поднятый воротник тужурки.
— Я Любовь, — поправила она. — Вы надо мной смеетесь?
— Нет, я прошу вашей руки, — тихо сказал Андрей. — Не откажите… А к имени я привыкну!.. Да, конечно, я должен представить вас маменьке, но она…
— Я все знаю, — прервала Юлия-Любовь.
— Пока вас крестили, я думал. — Андрей неожиданно для себя заволновался, будто говорил это совсем незнакомой девушке. — Мы с вами давно повенчаны, давно муж и жена. Судьба нам одна выпала, дорога одна, и жизнь… Право, я не умею говорить эти слова.
— И не говорите, — одними губами вымолвила она. — Я согласна. Вот вам моя рука.
— Что же, благодарю вас, — он поклонился и поцеловал руку. — Нужно идти. Пока еще храм, пока… Очень важно обвенчаться сегодня! Завтра будет некому венчать!
Они вернулись к церкви, однако батюшка уже навешивал замок на двери. Чуть поодаль его поджидала прислужница.
— Святой отец, — обратился Андрей. — Не могли бы вы обвенчать нас? Прямо сейчас.
Батюшка оставил замок и в растерянности опустил руки.
— Так просили о крещении…
— Времени нет, нельзя откладывать.
— Вы уж сразу и ребятишек крестите, — ворчливо заметила прислужница. — Вот-вот патрули выйдут рыскать, а нам идти далеко.
— Мы вас проводим! — заверил Андрей.
— Асами? Сами-то как? Обвенчаю, а патруль…
— Нас пока не тронут. Мы пройдем.
Церковь вновь открыли, батюшка затеплил свечи и скрылся в алтаре, чтоб облачиться в ризы. Жених и невеста стояли, взявшись за руки, среди затемненных ликов, и от дыхания трепетали огоньки свеч. А батюшка появился радостный, и улыбка не сходила с его совсем детского личика, пока он совершал весь обряд венчания. Он объявил молодых мужем и женой, подошел поздравлять свою крестницу и вдруг заплакал. И прислужница, всхлипнув раз, другой, обняла невесту и жениха, затряслась в беззвучном плаче. Потом не сдержалась и Юлия-Любовь…
Они плакали., обнявшись, как родные, и слезы их смешивались и были одинаково горьки, радостны и безутешны. Андрей вздрагивал, всхлипывал и тоже плакал, но без слез, и плач этот напоминал сухую грозу…
11. В год 1920…
Вечером — а время в темном подклете Михаил угадал по тому, что запели, пробуя голос, ночные птицы, — у двери кто-то остановился, подергал замок и начал браниться — похоже, утерялся ключ. Вокруг амбара забегали, слышно, кто-то рылся в траве у входа, шарил руками по стенам, но ключа так и не нашлось. Михаил решил, что теперь его оставят в покое до утра, но скоро притащили лом и сломали запор.