Крамола. Книга 2
Шрифт:
— Безумие, безумие…
И раненые отвечали ему долгими, безумными взглядами.
Рыжий порученец командующего, уязвленный пулей в голову, потерял много крови и находился в состоянии между жизнью и смертью. Он бредил, сжимая кулачки ослабевших рук:
— Нас не взять… Мы непобедимы… А мне дадут коня, дадут светлую шашку и буденовку с голубой звездой… Мы — непобедимы…
Пожалуй, он один оставался несломленным. Разоруженное воинство, истерзанное и смешанное с землей, сидело возле церкви в злом и горестном настроении. Республика рухнула с таким треском и так стремительно,
Бабы и малолетние ребятишки, стоящие на другом краю площади, за спинами бойцов внутренней охраны, уже оплакавшие сгоревшие избы и побитых мужей, завыли с утроенной силой. Они глядели, как уцелевшие отцы, братья и мужья стаскивают с себя военную одежду, сапоги и, оставаясь в исподнем, бросают все в кучу. А расторопные красноармейцы грузят имущество на подводу и увозят его из села. И когда бойцам осталось выстроиться и поднять винтовки, а мужикам — бывшим партизанам — осталось жить не больше минуты, над Березином вдруг возникла поразительная тишина. Наверное, людям вначале почудилось, будто они оглохли, поскольку многие ковыряли в ушах, а командир батальона тряс еще головой и делал глотательные движения.
Но потом стало понятно, что голоса слыхать, если говорить друг другу в ухо, а звонкости не стало и эхо исчезло, будто село ватой обложили. Командир крикнул команду построиться, а его никто не слышит. Видят только разинутый рот и не поймут, какой приказ. Тогда он обежал бойцов, растолковал и с горем пополам построил. Бойцы встали с винтовками к ноге, бывшие партизаны почувствовали смерть и слегка стушевались, но тут увидели, что из леса идет сам командующий Дмитрий Мамухин с сыном Ленькой-Ангелом, а на поясе у него огромная сабля без ножен, в руках — красный флаг со звездой и белым шитьем «Даешь мировую революцию!». Мужики сразу распрямились, встали по стойке «смирно». А командующий встал впереди шеренги своего воинства, отдал знамя Леньке, сам же взял саблю и прижал к сердцу.
— Хочу умереть с оружием в руках! — крикнул он палачам и изменникам. — Да здравствует революция!
Но никто его не услышал из бойцов внутренней охраны. И свои не услышали, хотя по губам поняли, о чем он сказал. Мамухин же поторопил командира:
— Стреляй скорей, предатель! Стреляй в красное знамя революции! Стреляй в верных вождей и борцов!
Командир снова забыл, что голоса в Березине свою звонкость утратили, поднял свою шашку и крикнул:
— Именем революции-ии! По врагам Советской власти-и!..
Бойцы же не услышали и не подняли винтовок. Они смотрели на бывших партизан в исподнем, а те — на бойцов внутренней охраны.
Тем временем Михаил стаскивал раненых к церкви и увидел два этих строя. Обращаться к кому-либо из них не имело смысла: по его разумению, все они страдали безумием, поэтому он бросился к помертвевшей толпе женщин и детей, стоящей за шеренгой бойцов внутренней охраны.
— Женщины!
Он кричал им в уши, в лица, в глаза, дергал за руки, за одежду, словно будил спящих.
— Вставайте на колени! Кланяйтесь солдатам! Кланяйтесь! И плачьте! Плачьте и спасайте!!
И женщины, будто и впрямь проснувшись, оживились, зашевелились, встали на колени и поползли к бойцам внутренней охраны. А ребятишки, оторвавшись от юбок, ринулись вперед и обняли усталые солдатские ноги, затормошили штанины, голяшки сапог:
— Дяденька, не стреляй, дяденька!
Плачущие женщины протягивали на руках к ним грудничков, и те ревели, закатываясь от крика.
Ничего не было слышно в тот час в Березине, а этот громогласный плач и ор пробил глухоту и разлился под черным, дымным небом.
И дрогнули бойцы. Часто-часто заморгали, потянулись черными от сажи и пороха кулаками к глазам.
А женский плач становился будто колокольный набат, и детские голоса подзванивали ему малыми колокольцами.
Бывшие воины Партизанской Республики потупили головы, хотя все еще посматривали на развевающееся боевое знамя. Последним сломался командир батальона внутренней охраны. Он подошел к Мамухину, вырвал из его рук саблю с острым жалом, всадил по рукоять в оттаявшую землю и отломил эфес.
— А, ладно! Все одно передохнете!
— Смотрите! Смотрите! — вдруг закричали женщины, указывая в небо. — Ангел!
— Я Ангел! Ангел! — закричал Ленька-Ангел, стоя на церковном куполе с красным знаменем в руках. — Я полечу! Полечу!!!
Он оттолкнулся и будто бы сначала полетел, но полет над головами людей сломался, и Ангел рухнул на землю вместе с флагом. Люди едва успели расступиться, чтобы дать ему место.
Михаил Березин опомнился, когда Ленька уже корчился на земле, проливая на траву черную кровь.
— Отойдите от меня, — хрипел он. — Умирать буду…
Михаил склонился над ним, однако Ленька зарычал на него:
— И ты уйди!.. Уйди!
— Мне можно, я доктор!
— Все уйдите!.. Никто не должен видеть, как я умираю… Как Ангел умирает…
Люди попятились с площади. Бойцы охраны, отчего-то перепуганные и устрашенные, смешались с остатками армии мировой революции и отступили за пылающие казармы. Возле Леньки остался Михаил Березин. Сделать ничего уже было невозможно…
Михаил накрыл мертвого Леньку флагом и побежал к другим умирающим.
Он не заметил, как после смерти его вновь воспряли бойцы карательного батальона. Они притащили полевую кухню, растопили ее горящими головнями из пожара и стали варить кашу.
Занимаясь с ранеными, он не видел, как земля вокруг Леньки почернела, иссохла и растрескалась. И говорили потом, будто на этом месте долго не росла трава…
Небо над Березином от дыма стало совсем черным, на земле потемнело, будто при поздних сумерках, а потом, когда догорел пожар, оно сделалось пурпурным и зашевелилось, как живое. От этого немного посветлело, однако смотреть в небо человеку было страшно.