Красавицы не умирают
Шрифт:
«Ни к чему»?! Видно, женское сердце так сложно устроено, что и искушенному мужскому уму его не постичь. В тех единственных подлинных словах Нины Грибоедовой, что записаны рукой ее мужа, в коротеньких фразах целая поэма о самой себе. Жила-была девочка и вдруг — вознесена! Все вокруг поменяло очертания, цвет, запахи. Это потрясение женщины, перенесенной мужскими руками в иной мир. Уже знакомый Грибоедову, для Нины он откровение, чудо, нечто такое, с чем теперь страшно расстаться. Вот оно откуда это «будем век жить, не умрем никогда». Заговор против несчастья, против разлуки, что сейчас для маленькой княжны одно и то же. Особенная
С первого мгновения расставанья с мужем Нина, оставшаяся в приграничном Тавризе, вся во власти смутной тревоги. Казалось бы, причин для того нет никаких. Грибоедов последовал дальше, в Тегеран. Для него этот путь не внове. Сделает свое дипломатическое дело и вернется. В Тавризе же она и встретит его. Вдвоем они вернутся в Тифлис, и вдвоем же будут ожидать следующего события — рождения первенца. Нина знает, что будет матерью. Ее душа с благоговейным чувством раскрыта для еще одной любви — любви к будущему ребенку. Итак, счастье...
До наступления нового 1829 года остается неделя. Грибоедов пишет жене письмо. Ни он, ни Нина не знают еще, что оно последнее. Но сколько грусти в строчках о счастливой любви. С каким страхом после этих ласкающих сердце признаний Нина будет ждать следующего письма — и не дождется никогда.
«Бесценный друг мой, жаль мне, грустно без тебя как нельзя больше. Теперь я истинно чувствую, что значит любить. Прежде расставался со многими, к которым тоже крепко был привязан, но день, два, неделя, и тоска исчезала, теперь чем дальше от тебя, тем хуже. Потерпим еще несколько, ангел мой, и будем молиться Богу, чтобы более не разлучаться...»
* * *
До сих пор неясно и едва ли когда откроется тайна того, что произошло в Тегеране 30 января 1829 года. Иногда восстановлению истины мешает обилие свидетельств, иногда — их отсутствие. В «тегеранском деле» Грибоедова принято опираться на показания одного человека из русской миссии, поголовно вырезанной толпой фанатиков. В живых остался только секретарь миссии Мальцев, который упоминается в качестве присутствовавшего на венчании Грибоедова. Спасся он случайно. Курьер миссии Ибрагим-бек завернул Мальцева в ковер и оставил в чулане. Все происшедшее известно в пересказе Мальцева. О том, как Грибоедов возглавил недолгую оборону посольства, в минуту смертельной опасности сохранял и присутствие духа, и мужество. О том, как обезображенный труп Грибоедова три дня таскали по городской пыли. Русское правительство потребовало выдачи тела. Грибоедова обнаружили спустя неделю в мусорной яме, куда свалили всех — тридцать семь — растерзанных русских. Изувеченного до неузнаваемости, его опознали лишь по мизинцу, простреленному на дуэли с Якубовичем. Через неделю, узнав о гибели миссии, русский консул направил в Тифлис рапорт наместнику на Кавказе И.Ф.Паскевичу. В феврале тот же Паскевич получил известие и от персидского чиновника, жившего в Тифлисе, Мирзы-Салеха.
В феврале Чавчавадзе узнали о страшной участи Грибоедова. Нина же вернулась домой в марте. Родные и домочадцы постарались сразу изолировать ее от внешнего мира. Но страшную тайну нельзя было хранить вечно. И вот обрывки неясного разговора, из которого Нина улавливает роковые, пронзающие сознание слова: «вдовья доля», «дитя, обреченное явиться в мир полусиротой».
Сердечная боль была страшнее родовой. Доктор и акушерка, хлопотавшие вокруг Нины, ничем не могли помочь.
Обо всем, что с ней произошло, Нина писала в письме от 22 апреля 1829 года своей знакомой:
«Через несколько дней, проведенных в борьбе с тоской, охватившей меня, в борьбе с неясной тревогой и мрачными предчувствиями, все более раздиравшими меня, было решено, что лучше сразу сорвать покрывало, чем скрывать от меня ужасную правду. Свыше моих сил пересказывать вам все то, что я перенесла: я взываю к вашему сердцу любящей супруги, чтобы вы смогли оценить мою скорбь, я уверена, что вы поймете меня: мое здоровье не могло противостоять этому ужасному удару. Переворот, происшедший во всем моем существе, приблизил минуту моего избавления. Опустошенная душевными страданиями более, нежели страданиями физическими, лишь через несколько дней я смогла принять новый удар, который мне готовила судьба: мой бедный ребенок прожил только час, а потом соединился со своим несчастным отцом — в мире, где, я надеюсь, будут оценены и их достоинства, и их жестокие страдания. Однако его успели окрестить, ему дали имя Александр в честь его бедного отца».
* * *
Лишь спустя месяц Нина стала подниматься после горячки. Ни плача, ни жалоб от нее не слышали. День за днем, неделя за неделей — она как бы неохотно прощалась с тем бессознательным состоянием, которое сейчас для нее было лучше жизни. Но вставать заставляла необходимость.
Грибоедов оставался непогребенным, и Нина знала, что гроб с его телом, одолевая бесконечные перевалы, все-таки неуклонно приближается к Тифлису. Стоял уже июнь.
Рассказывали, что за день до того, как траурная арба появилась на улицах Тифлиса, над городом бушевала такая гроза, какой старожилы не помнили. Следующий день был тих и светел. Родственники отговаривали Нину идти к городской заставе встречать гроб. Она настояла на своем и долго молилась перед иконами, прося сил все перенести.
Наступил вечер, когда на дороге, ведущей к Тифлису, появились повозка и люди с погребальными факелами в руках. Они подступали все ближе и ближе, и наконец Нина увидела гроб. Вот тогда сознание оставило ее.
На следующий день Грибоедова отпевали в том самом Сионском соборе, где стоял он рука об руку со своей невестой в белоснежной фате. Тому минуло меньше года.
Просьбу мужа она выполнила — похоронила его на Давидовой горе. И стала хлопотать о памятнике.
Дело оказалось очень сложным. Духовенство не давало согласия, упирая на то, что тяжелый камень вызовет оползень и принесет вред монастырю. Нина взялась на свои деньги укрепить церковь, возле которой был похоронен Грибоедов. Ей и в этом отказали. Тянулись долгие месяцы, прежде чем разрешение было получено.
Нина сама сделала набросок, каким бы она хотела видеть памятник мужу. Списалась со знаменитым скульптором Василием Ивановичем Демут-Малиновским, и он, не откладывая, приступил к работе.
Памятник был уже готов, а вдова все искала слова, которые остались бы на мраморе вечно. Они пришли к ней ночью.
«Ум и дела твои бессмертны в памяти русской, но для чего пережила тебя любовь моя?
Незабвенному его Нина».
* * *