Красавицы не умирают

Третьякова Людмила

24 июля 1917 года дело Маты Хари поступило на рас­смотрение военного суда, который должен был определить степень виновности и ущерб, нанесенный французским и союзным войскам. Самое удивительное, что длительный судебный процесс, в сущности, так и не решил, кто же стоял перед обвинителями: матерая шпионка или жалкая дилетантка, романтические бредни которой подвели ее под трибунал? Этот вопрос и по сию пору не отпускает вооб­ражение людей. Буквально в каждом новом поколении на­ходятся энтузиасты, горящие желанием вернуться к старо­му делу, чтобы еще раз спросить: «Была ли виновна Мата Хари?»

По

мнению одних, она отправила на тот свет дивизии солдат, предупреждая немцев о планируемых военных опе­рациях и передвижении войск. Но тот же шеф француз­ской контрразведки, господин Ладу, считал, что в танцах, любви и даже в собственной смерти Мата Хари преуспела гораздо больше, чем на поприще шпионажа. Сведения, пе­редаваемые в центр, были далеко не всегда точны и еще реже — значительны.

Третьи пошли еще дальше, утверждая, что против Ма­ты Хари была сплетена адская интрига ее недругами и в Венсене расстреляли невиновную.

Однако все случилось так, как случилось. У военного времени свои законы, и суд единогласно приговорил тан­цовщицу к смертной казни.

 * * *

История Маты Хари как-то сама собой настраивает на мысль, что речь идет об очень молодой женщине. Одна­ко первый раз она вышла на сцену в преддверии своего тридцатилетия, а погибла в сорок один год. До самого своего ареста она не переставала выступать, хотя, кажет­ся, возраст уже должен был брать свое. Тут еще одна загадка Маты Хари: она продолжала оставаться юной богиней, сияющей и манящей. И это при жизни, никак тому не способствующей, — частые разъезды, ненор­мальный распорядок жизни, стрессовые ситуации, кото­рые шли за ней по пятам. Однако факт остается фактом, и его можно объяснить, только поверив самой Мате Ха­ри, утверждавшей, что ей известен секрет вечной моло­дости. Можно сколько угодно иронизировать по этому поводу, но и «весна сердца» настигла ее как раз на ро­ковом рубеже.

Незадолго до ареста эта взбалмошная, холодная, рас­четливая и эгоистичная до мозга костей — так, во всяком случае, утверждали многие — женщина влюбилась. По признанию самой танцовщицы, это была ее первая и самая чистая любовь. И она же признавала полную безнадеж­ность своей запоздалой страсти. Ее избранник, капитан французских войск, человек из титулованной, с безупреч­ной репутацией семьи, не мог жениться на ней. Мата Ха­ри же мечтала о замужестве.

Иллюзии рассеялись. Наверное, в какой-то мере это облегчало ей ожидание смерти. Когда потеряна последняя надежда на счастье, смелее глядишь в бездну...

В последние дни перед казнью Мата Хари возвраща­лась мыслями к тому, о чем отвыкла думать. Или хотела убедить в этом себя и других? Одному из знакомых, до­бившихся с ней свидания, она передала миниатюрный портрет в рамке, вынув его из-под арестантского халата. «Вот, — сказала она, — у меня есть дочь, маленькая де­вочка, передайте это ей».

Трудно представить, чтобы Мата Хари могла не по­нимать, что «девочка» уже выросла, — Hyp в ту пору было девятнадцать лет. Что это, если не маленькая хит­рость с самой собой, последний шанс выговорить давно забытые слова: «...у меня есть дочь, маленькая девочка...» Сестры милосердия оказались последними ее зрителями. В казенной одежде заключенной Мата Хари танцевала

для них, ничего не понимавших в танцах любви и смерти.

Из стен Сен-Лазарской тюрьмы ушли письма тому ка­питану и дочери. Усмехнувшись, Мата Хари просила пись­ма не перепутать. И еще отказалась от услуг священника.

...То утро, по воспоминаниям современников, было ветреным и холодным. Женщина сама подошла к столбу, не дожидаясь приказа. Попросила не завязывать ей глаза. «Если мадам не желает, повязки не будет. Нам, собствен­но, все равно...»

ДОЧКИ-МАТЕРИ

Люблю я пышных комнат стройный ряд,  И блеск и прихоть роскоши старинной... А женщины... Люблю я этот взгляд Рассеянный, насмешливый и длинный; Люблю простой, обдуманный наряд... Я этих губ люблю надменный очерк, Задумчиво приподнятую бровь; Душистые записки, быстрый почерк, Душистую и быструю любовь.

И .Тургенев

...Шелестел над Страстным бульваром благословенный де­вятнадцатый век. Совсем рядом в одном из особняков жи­ла семья Римских-Корсаковых.

Хозяйку дома, Марию Ивановну, Пушкин называл «чрезвычайно любезною представительницей Москвы». Того же самого мнения придерживались многие: Мария Ивановна хоть и была большой барыней, но в своем бо­гатстве и родовитости ни на йоту не порастеряла душев­ного тепла. Была она исключительно хлебосольна, жила с размахом. На ее балах до утра плясала вся Москва. Устраивала их Мария Ивановна не абы как, а с выдум­кой, с сюрпризами. Видно было, что молодость сердца не изменяла ей, хотя годы, как водится, шли и шли...

Когда-то Мария Ивановна вышла замуж за человека много старше себя, но весьма видного собою и очень со­стоятельного. Звали его Александр Яковлевич Римский-Корсаков. Богатство привалило Римским-Корсаковым, когда у Екатерины II появился фаворит той же фамилии. Как водилось, императрица облагодетельствовала всю се­мью. Супруг Марии Ивановны был пожалован в камерге­ры, получил и земли, и крестьян.

Между тем, как и екатерининский фаворит, слыл он человеком недалеким. Потихоньку управление громадным хозяйством и большой семьей перешло в руки его жены, которая всем взяла: и красотой, и умом.

Дождавшись, когда дети выросли, а жена начала ста­реть, Александр Яковлевич переехал жить в деревню. Мария же Ивановна по-прежнему безотлучно стояла на мостике семейного корабля, принимая на себя единствен­ную все бури и шквалы житейского моря. И как всякой матери, у которой свет клином сошелся на детях, ей пришлось хлебнуть горького до слез.

...Когда начались бои с Наполеоном, проводила Мария Ивановна на войну двоих старших сыновей. Младший Сергей тоже записался в ополченцы, и соседи видели, как Мария Ивановна кладет истовые поклоны в храме, моля оберечь ее дорогих чад.