Красная Борода
Шрифт:
Как и следовало ожидать, не успели мы с приятелем удобно расположиться, как в дверях появились три могучие женщины с бутылками пива в руках. Мои опасения подтверждались.
— Ладно, — проговорил я. — А теперь ну-ка поставьте бутылки на пол, все-все, на пол — там, где стоите.
Решив, что я намерен устроить своего рода представление, женщины, поощрительно посмеиваясь, осторожно опустили бутылки с пивом на пол. Но мне было не до представлений.
— Вот ты, — обратился я к низенькой женщине, стоявшей справа, — возьми только одну бутылку и заходи в комнату. Только
— Ай-ай-ай, какой нехороший человек, какой противный, какой негостеприимный, — зачастила выбранная мною толстушка.
Она быстро подошла ко мне, бесцеремонно повалила на спину и села на меня верхом. Руками она прижала мои руки к полу, а ногами так сдавила бока, что я чуть не задохнулся. Со столь вызывающим поведением молодой женщины я столкнулся впервые и, сгорая от стыда из-за унизительного положения, в котором оказался, предпринял безуспешную попытку скинуть с себя лихого седока. Впоследствии я узнал, что толстушке еще не исполнилось и шестнадцати.
Ростом она была чуть больше полутора метров, но руки у нее оказались просто железными, а горячие, как печка, бедра — такими мощными, что все мои усилия высвободиться из необычных объятий ни к чему не привели.
Предпринятые предосторожности и поединок с толстушкой позволили нам предотвратить надвигавшуюся опасность и ограничиться только платой за еду и одну бутылку пива. Короче говоря, на нас не поживились.
Вся эта история невольно вспомнилась мне, пока я провожал взглядом удалявшуюся фигуру О-Сэй из харчевни «Сумикава».
Спустя некоторое время рассыльный постучал в дверь и передал мне три блюда с различными яствами и целую плошку белого риса. Думаете, я испытал укоры совести? Нисколько. Я постоянно страдал от безденежья и полуголодного существования, поэтому я хотя и не аплодировал девицам, поймавшим на крючок простака, но и к нему особого сочувствия не испытывал. Сейчас уже не припомню, что за яства прислали мне на ужин. Помню только, что одно блюдо я отнес дочери корзинщицы О-Тама, которая постоянно оказывала мне мелкие услуги, а все остальное съел сам, до последней крошки, и в прекрасном настроении лег спать.
На следующий день часов около одиннадцати вечера я узнал некоторые подробности того «интересного события», о котором обещала рассказать О-Сэй.
Отложив в сторону перо, я сидел за столом, уставившись невидящим взором в исписанные листки бумаги, и думал о том, как трудно жить в этом мире и как неясно ожидающее меня будущее. Внезапно со стороны дамбы донеслись гудки автомашины и веселые возгласы женщин. Вскоре меня окликнул знакомый голос, и в дверях появилась О-Сэй.
Она была одета в выходное кимоно, на ногах — белые таби. На покрасневшем лице блуждала счастливая улыбка. О-Сэй вручила мне сверток и присела сбоку у стола. От нее пахло вином, и это было непривычно.
— А вы все занимаетесь! — слегка игриво, но как-то рассеянно произнесла она. — Ну-ка поглядите, что в свертке. Вы ведь из Токио — значит, узнаете. Поглядите же.
Я развернул сверток и увидел стеклянную
— Эти сладости мы называем пятицветными бобами, а нот как они по-настоящему зовутся — не знаю.
Девушка снова счастливо засмеялась.
— Ох и сладкие, должно быть, эти «бобы для влюбленных»! Мне их Каттян подарила... Вы не можете себе представить, как я устала.
Далее последовал рассказ о вчерашних событиях.
Часов около двенадцати в харчевню зашли трое мужчин — по виду не то коммивояжеры, не то сборщики денег по счетам. Много ели, пили. После трех, когда они собрались уходить, один вдруг заявил, что остается. Он с самого начала чувствовал себя хозяином положения. Каттян это приметила и стала строить ему глазки. Кончилось тем, что он остался.
— Это бы еще ничего, — продолжала О-Сэй, — но простачок, оказавшись с Каттян наедине, тут же вытащил из кошелька стоиеновую ассигнацию и стал помахивать ею перед носом Каттян: мол, ублажи, получишь сотнягу. Вот глупец! Вел себя с поспешностью рикши, забежавшего в харчевню перекусить.
Надо сказать, что жители Уракасу любят пересыпать разговоры всякими присказками да поговорками, причем иногда настолько их переиначивают на свой лад, что человеку со стороны они кажутся бессмысленными. Так и мне было невдомек, при чем тут рикша, пока О-Сэй не объяснила:
— У рикши ноги крепкие да быстрые, не дают ему покоя. Не успеет заскочить на минутку в харчевню, как ему уже не терпится потратить заработанные деньги. Вот и у нашего простачка, должно быть, загорелось в одном месте. Ну и подавай ему тут же Каттян — вместо воды, чтобы пожар потушила...
Операция по облапошиванию простачка началась, оказывается, с того самого момента, когда мне доставили роскошный ужин.
Завсегдатаям современных кабаре и баров с сомнительной репутацией подобная операция, наверное, показалась бы всего лишь детской забавой. Из «Сумикавы» последовал приказ: доставить женщин и посуду из других увеселительных заведений. Вскоре в «Сумикаву» стали прибывать девицы, нарядившиеся гейшами, и ящики с бутылочками для подогревания сакэ, бокалами и прочей посудой. Дело в том, что в здешних харчевнях посуды было мало — посетители, как правило, ограничивались бутылкой пива и одним горячим блюдом. Поэтому в экстренных случаях посуду собирали по всем харчевням.
Прибывшие женщины расселись вокруг простака и веселились до самого рассвета. Такой шанс выпадал раз в год, а то и реже, и грешно было им не воспользоваться. Гость же после полуночи настолько устал, что едва не падал.
— Крепкий мужчина попался! — хохотнула О-Сэй. — На ногах не держится, а все пристает к Каттян: пойдем, мол... Каттян ему и говорит: «Шутить изволите», а он: «Я... не... шучу. Я человек серьезный». «Успокойтесь, успокойтесь, — поглаживает его по спине Каттян. — Мы ведь с вами уже два раза уединялись». А он бормочет: «Неужели два... раза?» А сам качается — вот-вот свалится на пол.