Красная роса (сборник)
Шрифт:
Калинова настоящую подвижную дюну, из которой иногда строительная организация берет
отборный зернистый песок.
В неглубоком ущелье, в том месте, где начинается холм, и пристроил Спартак Ивана Ткачика
на дневку. Стежкой, которую может заметить только человек, обладающий звериным нюхом и
орлиным зрением, провел его на склон, показал густые кусты боярышника, в глубь которых
можно было попасть только ползком, согнувшись в три погибели. Здесь было и просторно,
красиво, можно сколько угодно отлеживаться на травяной постели, даже укрыться от дождя в
почти незаметной пещерке.
Терпко пахли запоздалые цветы, пахли дикие груши и дикие яблоки, калина и боярышник,
но Ткачику все это перебивал острый запах больницы. Он не воспринимал ничего из
окружающего его здесь, в Чалапковой леваде, был безразличен ко всему, что происходило в
поселке и вообще в мире. Помнил одно: теперь он одинокий, остался без матери. Все
человечество для него теперь ассоциировалось с мальчиком, по сути, чужим ему и далеким,
молчаливым сорвиголовой, с которым роднили его комсомол и непонятная Кармен, которая
передала Ванька, велела беречь как зеницу ока. Как же его фамилия? Ах, Рыдаев! И откуда она
взялась такая в тихом Калинове? Испокон веков здесь не было Рыдаевых. Каких только не
встречалось фамилий: Гарбузы, Ярчуки, Чалапки, Сомы и Караси, — наверное, не было в лесу
такого зверя, не летало птицы, не росло на огородах таких овощей, а в воде не плавало рыбы,
которые не имели бы в Калинове своих родственников…
Вспомнил наконец биографию Спартака, тот так старательно рассказывал ее, когда вступал
в комсомол. Отец у него военный, командир, служил где-то на границе. Поскольку школы вблизи
заставы не было, приходилось Спартаку жить у калиновской бабушки… Здесь и война застала.
— Твои родные на границе? — не скоро обратился к своему проводнику Ткачик.
Спартак очень обрадовался, что старший товарищ заговорил с ним, давно уже хотелось
поговорить.
— Папаня на границе, маманя в бегах, вместе не живут…
Этого Ткачик не знал. Даже подумать о таком не мог. В Калинове так не принято, чтобы
папаня жил в одном месте, а маманя — в бегах. Тут твердо придерживались великого закона
матриархата — в хате маманя, а папаня крепко привязан если не к мамане, то хотя бы к хате,
ему бежать некуда. Люди засмеяли бы такую семью, потому что в Калинове пока еще считали:
живи, раз женился, видели глаза, что покупали.
— Почему в бегах? — удивился Ткачик.
— Жили на заставе, пока мне не надо было в школу, а потом маманя решила: меня к бабе
Платониде. Я — в Калинов, а они остались. А что уж там было дальше, не знаю, только удрала
маманя
Спартак сразу же замолчал, нахмурился, глубокая морщина легла на широкий лоб.
— Он такой, что живым не сдался бы… На пограничников первых…
— Отец в каком звании?
— Капитан. Из рядовых вырастал. Сначала в авиации служил, а уж потом…
— Родом откуда?
— Далекий. Из Томска, сибиряк. Там все такие…
— Хороший?
— Ого! Правильный папаня. Я ни в чем его не виню. И маманю тоже…
Ткачик постепенно разговорился.
— А как он с мамой встретился?
— Она работала в курсантской столовой. А папаня на средний комсостав учился, там и
познакомились. А уж когда папаню на заставу послали, ей не понравилось — безлюдье, страшно,
все время тревожно. Я помню, просила папаню: куда хочешь поедем, будь хоть дворником, лишь
бы подальше от границы.
— А отец что?
— Ну что? Он — Рыдаев. Ого, если бы мне вырасти таким! Кремень, а не папаня. На его
счету этих нарушителей… трижды ранили, а он вылечится и на заставу. Орден у него… Папаня
правильный. Думал: закончу школу — пойду на заставу. Это у меня наследственное…
— А если не потянешь?
— Потяну. Я специальную гимнастику ежедневно делаю, и папаня мне все секретные
приемы показал. Каждое лето я жил на заставе, этим летом тоже собирался, ждал вызова от
отца, а тут началось. Папаня до сих пор не откликнулся…
На этом разговор прекратился. Ткачик, определившись, как говорят, на местности и одобрив
выбранный Спартаком тайник, начал устраиваться на дневание, а Спартак заспешил домой.
— Вечером приду, трижды свистну. Дважды подряд и после паузы — еще раз.
Уже совсем рассвело, солнце светило за черной стеной облаков, разгулялся тихий погожий
день.
Грустно, одиноко стало Ваньку без Спартака. Хотя и производил впечатление рассказ
парня — столько любви и восхищения было в каждом слове об отце, — но Ванько недолго думал
об этом. Все его мысли были о матери. В воображении стояло ее мертвое лицо. Припал губами к
восковому челу, а оно было необычное, холодное. Не мог поверить, что окостеневшее тело еще
вчера было его мамой, доброй и ласковой Мариной Ткачик, женщиной с такими удивительно
мягкими и всегда теплыми руками, которые всю жизнь пахли свежевыпеченным хлебом и парным
молоком.
Он вытянулся во весь рост под калиновым кустом на осенней пожелтевшей траве,
пахнувшей тленом земле, закрыл глаза и приказал себе уснуть. Черт с ними, с фашистами, не