Красно-коричневый
Шрифт:
Глава двадцать третья
Было такое чувство, что из груди вырезали куски плоти, и оставшаяся рана напоминала звезду. Боль, которую она причиняла, имела форму звезды, была звездой боли. Ее лучи проникали под ребра, в горло, в желудок.
В почтовом ящике он обнаружил конверт. Это было именное приглашение на артистическое действо, в котором принимали участие художники-авангардисты. Действо намечалось на завтра, на пустующей, иссохшей территории бассейна «Москва», где когда-то возвышался Храм Христа Спасителя, а потом в зеленой воде плескались купальщики, мелькали резиновые шапочки, и он останавливался на заснеженном взгорье, смотрел, как клубится жирный
Он рассматривал приглашение, не удивлялся своему имени, выведенному на лакированной карточке. На вилле, где их принимал Хозяин, говорилось об этом действе как о важном запланированном мероприятии. Это мероприятие касалось его, как касался его взрыв в редакции, огненный хлопок бензовоза, убийство Вельможи. Он знал, что пойдет, и это знание усиливало боль в груди, где незримым резцом была нанесена узорчатая рана в виде звезды. Каждый луч, проникая в отдельную область тела, порождал особое страдание, и все они сливались в общую невыносимую боль, – звезду боли.
Он долго стоял под душем, стараясь смыть легчайшую пыльцу, прилипшую к нему в погребальном зале. Эта пыльца витала над гробом, лежала на лице Вельможи, посыпала, как перхоть, костюмы и волосы стоявших в траурном карауле. Этой пыльцой были помечены все, кто оказался причастен к «Новому курсу». И теперь, куда бы они ни пошли, они всюду будут заметны и узнаваемы.
Он мылся холодной и горячей водой, долго растирался полотенцем до розовых полос и пятен. И когда боль понемногу утихла, а невидимая пудра вместе с водой исчезла в булькающей воронке, он прошел к столу и открыл заветный альбом с детскими рисунками.
И опять проплыли над ним в сладком тумане – танк с надписью «Победа», салют над кремлевскими башнями, круглая женская голова с волосами на прямой пробор и буквами «Мама». Старательно нарисованные, разукрашенные ожерелья, бусы, подвески, срисованные с цветной литографии из тяжелой старинной книги, стоящей по сей день в застекленном шкафу. Бабушка, нацепив очки, что-то штопала, латала под лампой, напевая бессловесный унылый псалом.
Он листал рисунки в альбоме, которые стали разноцветными буквицами и заставками в его летописном труде. Он пополнил этот труд, прилежно описав погребение Вельможи, изобличение и разгром «Нового курса», имя убийцы, внес имена всех, кто пришел проститься с Вельможей.
Он сидел над альбомом и думал. Как аналитик разведки, он понимал, что разгром «Нового курса» являл собой операцию, подготовленную спецслужбой врага. Эта операция была частью другой операции, по истреблению Парламента. Но и заговор по истреблению Парламента был вмонтирован в другой, более масштабный проект, связанный с судьбой России, изменениями ее политики, границ, владельцев собственности, вектора русской истории, которой придавалось иное направление и развитие. Эти изменения, в свою очередь, должны были породить перемены на огромных пространствах Евразии, погасить одни центры силы и возвысить другие, изменить маршруты нефти, финансов, линий электропередач и железных дорог, выявить новых властителей, усилить или ослабить влияние государств и союзов. Но и этот геополитический, захватывающий два континента проект был включен в огромный глобальный план, управляющий всем человечеством, толкающий человечество в направлении, выгодном устроителям плана. Для осуществления оного мало денег и власти, мало разведок и армий, мало интеллекта и технологий управления миром. Для этого нужны все сокровенные искусства и знания, все тайные религии и науки, хранимые горсткой жрецов, чьи имена никогда не появятся на страницах газет, чьи лица
Его мысль вдруг утратила четкость, сменилась ощущением, похожим на сновидение. Земная реальность, о которой он только что размышлял, где действовали заговоры, войны, совершались подвиги и злодеяния политиков, творились волшебства и колдования жрецов, молитвы святых и праведников, – весь земной, окутанный облаками шар был помещен в мироздание, парил среди космических зорь, огненных метеоров, дуновений космического ветра. Был вмещен в непомерную живую картину мира с движением светил и звезд, где присутствовал свой непостижимый разумению план, ускользающий от понимания замысел, давший начало миру, ведущий этот мир к завершению.
Его разум, привыкший к логической работе, к высчитыванию и отгадыванию сложных комбинаций, вдруг сладко затуманился. Он созерцал жизнь мира с движением зорь, закатов, грозовых напоенных молниями туч, ночных сияний и утренних радуг, которые свидетельствовали о совершаемых в небесах борениях. Словно одни мировые духи схватывались с другими, и в их столкновении, в их битве рождались и гибли галактики, сходили с орбит планеты, загорались новые солнца, а в земной юдоли он, Хлопьянов, то ликовал, падая в теплую траву, пахнущую земляникой, то рыдал, черный от горя, захмелев от кружки вонючего спирта, провожая на борт «гробовщика» убитого командира полка.
«Есть светлые и темные силы, есть битва духов, есть высшее зло и добро». Это открытие и прозрение из области разума переместилось в грудь, в сердце, в то место, где еще минуту назад пламенела звезда боли.
Он чувствовал присутствие духов, злых, беспощадных, исполненных разрушения. Это они, духи тьмы, взорвали пакет с динамитом, замаскировав его под святую икону. Они, злые духи, затмили разум водителю бензовоза, и адский огонь спалил детей, стариков и женщин. Они, духи зла, подстерегли и убили Вельможу. А еще раньше их несметные полчища накинулись и растерзали страну, расклевали державу, прочертили по любимой земле страшные борозды смерти.
«Ну где же вы, Духи Света? – вопрошал он, тоскуя, не понимая, почему в битве небес одолевает тьма, и небу угодно истребление его Родины. – Где же вы, Светлые Духи?»
В небесах, покрытых тучами, совершается битва. Черные башни, из которых выходят тяжелые, во все небо, воины. Их косматые головы, гривы их тяжких коней, рокот копыт, блеск и огонь металла. Дымный, как комета, с черной свистящей головкой, упал с неба смерч. Первые удары дождя. Рябая пыль на дороге. Полегла от ветра зеленая рожь. И внезапный обвальный ливень, непроглядный, шумящий. Невозможно дышать. Трескучий грохот и блеск. Он бежит по пенистой, превращенной в реку дороге. Добежал до веранды, сбросил, задыхаясь, липкую, тяжелую от воды одежду. Смотрит на свои забрызганные голые ноги. В пальцах застрял оборванный цветок василька.
Сколько их было, небес, – зимние, туманно-серебряные, с длинным, вместо солнца, заревом, сулившем ночное ненастье. И он о приходило с черным колючим ветром, злыми бегущими тучами, в которых крутилась, туманилась, разъедалась на части мглистая луна. И лишь иногда, внезапно, в кратких разрывах туч сверкал ее белый жестокий круг.
Или весенние, с долгой, медленно тлевшей зарей, на которой длинно и хрупко чернели колья забора, и летело странное, похожее на морского конька существо, одновременно устрашающее и беззащитное.