Красные и белые. На краю океана
Шрифт:
Козин вынес из конторы красное полотнище. Алексей Южа-отряда РеКИНУЛ ВИНчестер через плеч0 > встал в головную шеренгу
Партизаны двинулись в путь на Охотск.
Что, опять неприятные новости? — спросил полковник. Верховный правитель России расстрелян в Иркутске,— печальным голосом сообщил Щербинин.
Полковник пошатнулся, поднес левую ладонь к виску. Спросил сдавленно:
— Это вы точно?..
О расстреле адмирала трезвонят радиостанции всего
мира.
Вечная память Александру Васильевичу Колчаку! Он искренне любил Россию и хотел спасти ее от
— Белая идея лишилась высшего принципа власти,— заметил Илья Петрович.
Идеи да принципы — вздор перед длинными ножами.
Алешка Южаков может прирезать нас раньше, чем мы его, но я не положу покорно голову под топор,— остервенился полков--ник.
— Елагин перекроет путь партизанам на Охотск,— сказал Щербинин.
— После расстрела верховного на Дальнем Востоке начнется чертова кутерьма,— решил полковник.
Щербинин ушел; полковник угрюмо разглядывал морозные пальмы, расцветшие на стекле. Было над чем поразмыслить, из-за чего взволноваться, ведь вся власть его — начальника Охотского края — держалась на авторитете верховного правителя.
Виктор Николаевич правил необозримыми своими владениями именем адмирала, пока это имя было пусть призрачным, но символом Русской империи. И вот символ рассеялся, словно дым. Кто же теперь он, полковник Широкий? Авантюрист, уголовный преступник, каждый туземец может пристрелить его, словно расомаху. А партизаны Южакова повесят на первой лиственнице, это уж точно. Даже на якутских купцов Сивцовых нельзя положиться, полковник грабил их размашисто, они отомстят со звериной хитростью. Единственный человек, кто бы еще вызволил из опасного положения,— это мистер Блейд. Некуда деться полковнику в снежных пустынях Севера.
А сотня уссурийских казаков, с которыми он приехал в Охотск? А головорезы Ивана Елагина? А японские рыбаки с промыслов фирмы «Айрам Гуми»? Награбили пушнины и золота, и одна думка — благополучно удрать в сторону южную. И ему, Широкому, осталась лишь надежда, что не скоро большевики доберутся до Тихого океана, есть еще время для стремительного исчезновения.
Приняв та-кое неопределенное решение, полковник немного успокоился и пошел коротать вечер к Дугласу Блейду. После неприятной истории с Феоной и'Каролиной Ивановной он предпочитал холостяцкое общество: у Блейда собрались братья Сивцовы, Тюмтюмов, Боренька Соловьев. Хозяин щедро угощал гостей вином, допоздна играли в карты.
У Блейда полковник застал одного Софрона Сивцова; они сидели за столиком, заставленным стругаными дощечками, палочками, свернувшейся в трубочку берестой. На дощечках и бересте виднелись крестики, на палочках — зарубки, в углу высилась стопочка песцовых и соболиных шкур, на ней валялись куски все той же бересты.
— Олл райт, мистер Широкофф! — взблеснул очками Дуглас Блейд. — Наш бойе 1 Софрон уезжает в тайгу, и мы решили устроить славную гулянку...
Блейд ухитрялся разговаривать на смеси русского, тунгусского, якутского языков. Софрон оскалился в широкой усмешке,
1 Бойе — друг (эвенк.).
ухватил обеими ладонями руку полковника и встряхнул с такой
— Мы просветляем, кто кому и сколько должен. Кость на кость —кость долой,—просыпал скороговоркой Софрон, беря сухой, в зазубринах, тальниковый прут.— Вот долг Элляя из Булгинского стойбища. Покойный отец его должен пятьдесят соболей да сам Элляй семьдесят, тут в каждой зазубринке десять шкурок. Понял, однако?
— Что же тут непонятного, бойе? Я покупаю долги Элляя и его покойного отца.— Очки Дугласа Блейда опять радостно просияли.
— Не спеши, однако. За соболиные шкурки Элляя и его отца давай хорошую цену.
— О цене столкуемся. Как дела с оленьими связками?
— Пасутся олешки около Аяна. Там богатый ягель, олешки теперь в теле.
— Когда перегонишь связки в Охотск?
— Пошлю капсэ — оленеводы примчатся ветром.
Полковник без особого интереса следил за беседой Дугласа Блейда и Софрона Сивцова, он давно знал, что якутский компрадор продает американскому коммерсанту расписки охотников и оленеводов, что оба торговца наживают на этой сделке чудовищные проценты. Еще знал Виктор Николаевич: ни якут, ни тунгус не откажутся от долга своих отцов, которые умерли, задолжав какую-то малость тойонам или пришельцам из заморских стран.
Дуглас Блейд бережно сложил в кучу берестяную кору, струганые дощечки, зазубренные палочки, прикрыл их оленьими кожами. Отряхнул от пыли ладони, удовлетворенно спросил:
— Что нового на свете, мистер Широкофф? Мы только у вас и черпаем новости.
«Ошарашить его вестью о расстреле адмирала Колчака? Бабахнуть, как быка, топором между рогами?»— со странным злорадством подумал Виктор Николаевич, но ответил:
— На Восточном фронте красные потихоньку нажимают, мы негромко отступаем...
— Мистер Колчак не пустит мистера Ленина дальше Байкала. Нашей фирме невыгодно, чтобы большевики оказались на Тихом океане. Слышу шаги Тюмтюмова. Сегодня он что-то поздно,— склонил набок голову Блейд.
В облаке морозного пара ввалился Тюмтюмов, за ним стучал мерзлыми торбасами Боренька Соловьев.
— Явились поразмять душу, погорячить сердчишки. Выпивка есть? — спросил Тюмтюмов, сбрасывая медвежью доху.— Бабу бы еще сюда...
— Если начал с бабы, то всех нас подремизил Андрюшка Донауров,— оттопырил нижнюю губу Боренька Соловьев.
— Соловьев завидует поэту,— рассмеялся Тюмтюмов.
— Все мы поэты чужой судьбы, но не своих страстей,—' сказал полковник, как всегда впадая в минорный тон, когда заговаривали о Феоне.
— Было времечко, бабенки льнули ко мне, как мухи к меду. Теперь покупаю баб, словно черно-бурых лисиц,— грустно вздохнул Тюмтюмов.— Летом во Владивостоке столкнулся с одной—* дамочка чернявенькая, лукавоглазая, округлости спереди и сзади, и выражение на губах: «Я вся для вашего удовольствия!», но полез к ней, такой визг подняла — святых выноси! А мне заниматься насилием? Да я ж Тюмтюмов, для меня силком—> радость не та! Слава богу, осенило — пачкой червонцев румяный ротик закрыл, чтоб не орала. И представьте, стихла. Нет, видно, ничего сильнее презренного металла! Все куплю, сказало злато...