Красный туман
Шрифт:
– - Красные вороны!
– кричала девушка, звонко хохоча. Она раскачивала мертвеца за ноги, веселилась и плакала от счастья.
– Шианар запустил красных воронов!
– - Они любят тебя, шианар, - сказала всюду следующая за ним Льяра, - больше, чем любили других правителей Союза.
Имаскар наградил ее тяжелым взглядом. Еще бы, как не любить. Родитель и Исверу всегда сторонились привселюдных расправ, и оба упрекали Второго наследника в чрезмерной любви к потрошительству. И что с того? Они оба мертвы, стали именами, которые помнят лишь члены Союза да хронисты. "Как ты можешь радоваться жизни, когда
– недоумевал Исверу в одну из последних их встреч.
– Как ты можешь спокойно спать, есть, ублажаться женщинами, когда тебя иначе, как Риилморским потрошителем никто не называет? Каково это - быть ненавидимым всеми?" "Риилморские червяки могут называть меня, сколько угодно, - ответил тогда Имаскар, - но они боятся меня. Этот страх принес мир, который ты так усердно пестуешь. А каково тебе живется, брат, зная, что твое имя никого не ввергает в трепет? Что для риилморских червяков ты - безликая безымянная личность?"
– - Я - Риилморский потрошитель, - сказал он вслух. Сказал воздуху, сырому дню, запаху крови и хлесткому удару топора.
– Плевать я хотел на их любовь. Страх и покорность - все, что мне нужно.
Вскоре они покинули деревню. Уезжая, Имаскар видел, как та девчушка, что громче всех просила птиц, таскает оторванную голову главаря разбойников. Держа ее за колтун волос, звонко смеется и распевает песни.
– - Славная для кого-то жена вырастет, - сказал, улыбаясь, Ксиат.
Их путь лежал в сторону охотничьих угодий. Некоторое время отряд двигался молча. Чередуя галоп и рысь, чтобы не утомлять лошадей, всадники обменивались скупыми фразами. Азарт утренней резни и последовавшая за ней казнь постепенно сходили на убыль, уступая место трезвой настороженности.
Лес выступил из тумана внезапно, как выступает из тени терпеливый убийца. Голые сучья тянули в сторону всадников сухие черные руки, а проход в чащу походил на распахнутый зев.
Что он найдет в лесной утробе? Сухое дерево с дуплом, туфли, лента. Имаскар начинал упрекать себя за поспешное решение отдать главаря на растерзание. А что, если нет никакого треклятого дерева, нет вообще ничего? И как он узнает, что просто свернул не в ту сторону, не нашел? Прочесать всю чащу? Оказавшись внутри заволоченной туманом обители, он понял, как наивно полагался на свои силы. Каждое встреченное дерево было сухим и черным. Только и отличий, что без дупла.
– - Как думаешь, почему ее вещи оказались там?
– спросил Ксиата. Груз раздумий стал непосильно тяжел для одного.
– Почему так далеко от границы Союза?
Генерал посмотрел на шианара с грустью человека, собирающегося растерзать чужую мечту
– - Я не знаю, шианар, у меня нет ответа, который ты ищешь. Тот червь хотел спасти шкуру, увидел, что вещь дорога тебе и мог солгать. Ты сам видел... браслет.
– - А ты видел лоскут ее платья.
– - Разбойники унесли из твоего дома много ценностей, шианар, и много дорогих вещей.
Все так, но червь сомнения точил душу. Забрали, чтобы выбросить? Да за него любая королева бы полжизни отдала. Конечно, впору оно только тоненькой, хрупкой Аккали, а не людской коровоподобной бабе, но разве стали бы разбойники об этом размышлять?
Они ехали, как будто целую вечность. Чем глубже забирались в лес, тем плотнее становился мрак. Воины зажгли факелы,
– - Гляди, шианар, Мать подает тебе знак.
Льяра указывала перед собой. Сперва он подумал, что Безобразная бредит: чернота, темень, в которой и голову собственной лошади видно с трудом. Что там вообще можно разглядеть?
Но вскоре в серости проступили очертания. Руки, ноги, туловище. Ксиат выехал вперед, поднял факел высоко над головой.
– - Знак, - повторила Льяра.
Там был человек. Обезглавленное тело, как полотно растянутое за руки и ноги между двумя деревьями. Рвань, когда-то служившая штанами, прикрывала его ноги до колен.
– - Это может быть ловушка, шианар, - попытался задержать Имаскара генерал, но тот властно отодвинул его с пути.
И слепец увидел бы, что тело принадлежит мужчине, отчего же так грохочет в висках?
Свет факела выжелтил куски давно гниющего тела. Его словно пропустили через жернов: кожу будто соскребли, обнажив плоть, в которой усердствуют полчища червей. Но скорняк работал неаккуратно, а может, и не скорняк вовсе. Подмышками, на локтях и под подбородком сохранились островки кожи. На одном из таких Имаскар узнал орнамент семфары: затейливая вязь, выжженная кровью. Узнали и остальные: почтенно преклонили колени перед Наследником.
– - Исверу, - прошептал Имаскар, бережно, словно слезу, снимая истерзанное тело и укладывая его на плащ Ксиата.
– Брат мой.
Горе с новой силой укололо под ребра. И вместе с тем, созерцая истерзанного Четвертого наследника, Имаскар испытывал невероятное облегчение и радость.
– - Ксиат, разве не его тело мы видели сгоревшим в огне?
– спросил верного генерала.
– - Я думал, что его, - угрюмо ответил Ксиат. Нетрудно догадаться, о чем думает.
– - Нас обвели вокруг пальца.
– - С какой целью, шианар?
Если бы он знал.
– - Его обезглавили нарочно, чтобы оставить безымянным. И для того же соскребли кожу.
– Имаскар говорил быстро, боясь упустить понимание произошедшего.
– Кто-то хотел, чтобы мы думали, что Исверу мертв, что его сожгли. Обугленные трупы. Скажи, Ксиат, если бы не браслеты, с чего бы тебе или мне было признать в них Исверу и Аккали?
– - Я не понимаю, шианар. Для чего все это? Ведь Четвертый наследник все равно...
– Генерал посмотрел на тело, ставшее пиром червей...
– мертв.
Тайны. Хитрости. Поганые интриги. Имаскар чувствовал, как к горлу подкатывает давно тлеющая ярость.
– - Мы должны вернуть его домой, похоронить на капище со всеми почестями, - неживым голосом сказал он.
Нестерпимее всего было сдерживать тошноту, что накатывала с каждым вздохом. Запах гниения наполнял легкие, проникал сквозь кожу, как отрава проникает в кровь. Создатели, зачем вы так? Отчего не даете порадоваться за брата, за то, что душа его не стала Скитальцем, что он воссоединился с предками, обласканный слугами Скорбной, и возродится в одном из своих потомков? Всю радость сметает гнилью, от которой хочется выблевать кишки.