Красный Вервольф 5
Шрифт:
– Кута прешь! – с обычным чухонско-эстонским акцентом окликнул меня он.
– Слышь, друг! – отозвался я, остановившись в нескольких шагах от него и шаря по карманам. – Закурить не найдется?
– Пшел прочь, русская свинья! – закономерно отреагировал полицай.
– Чего ты лаешься?.. – благодушно спросил я. – Свой я! У меня мама из Таллина…
– Сейчас посмотрим, какой ты свой, – пробурчал часовой и перехватив винтарь поудобнее, потребовал: – Претъяви аусвайс!
– Пжалста, – фыркнул я и полез во внутренний карман, одновременно незаметно сокращая дистанцию.
Он как загипнотизированный
Здесь голоса звучали громче. Веселье продолжалось. Я тихонько поднялся. Отворил дверь. Участок располагался в здании какой-то конторы, так что я сразу оказался в длинном темном коридоре с рядом дверей. Одна из них была приоткрыта, из щели падал неяркий свет керосинки – электричество в Плескау подавали только на объекты, где работали или проживали немцы. Пьяные голоса нестройно, но душевно выводили по-эстонски: «Я навозец разбросаю, я навозец разбросаю. Жижу в поле разливаю, жижу в поле разливаю…». Ну что ж, этот навозец еще удобрит поля и леса нашей советской Родины.
Обычно узники в полицайских участках не задерживались. А тех, кто попадался, держали в холодной. Этот участок мне знаком. Я выправлял здесь какую-то бумажку. Пришлось оплатить пошлину в виде четверти шнапса и круга полукопченой колбасы. Где у них здесь находится холодная, я тоже знал. Прокрался на цыпочках мимо приоткрытой двери в дальний конец коридора. Прямо была дверь, ведущая во двор, а справа от нее – та, за которой должен был томиться Митька. Хорошо, что у меня с собой всегда связка отмычек. Ведь никогда не знаешь, чем может закончиться обычная прогулка.
Замок, запирающий холодную, оказался примитивным амбарным. Как любил шутить Лазарь, остановить такой может только честного человека. Я его отворил в два счета. Света не было, но я отчетливо услышал, как заключенный вскочил испуганно дыша, вернее – стараясь не дышать. Ну понятно. На фоне чуть более светлого дверного проема он видел мой силуэт в кепарике и с винтарем.
– Митяй, ты? – спросил я.
– Дядя Саша! – выдохнул он.
– Тихо! Выходи!
Крадучись, он выбрался в коридор. Я запер холодную. Чтобы полицаи не сразу хватились узника. Толкнул дверь во двор. Мы с Митяем выскользнули в узкий закуток между зданием участка и сортиром. Заборчик здесь был пониже. Я подсадил Митяя, затем перемахнул сам. Мы оказались в темном переулке. Пацан хорошо соображал, поэтому сразу ссутулился, заложил руки за спиной и побрел. Я позади, с «Маузером» наперевес. С понтом полицай, конвоирует схваченного нарушителя нового порядка. Понятно, что маскировка эта могла произвести впечатление только на случайных прохожих.
Патруль полицаев или комендатуры она хрен бы обманула. Ну так мне главное было довести этого малого до ближайших развалин,
– Дядя Саша, я… – срывающимся голосом заговорил пацан. – Они мамку мою прихватили, иначе бы я никогда… Ты же меня знаешь, дядя Саша! Я же тебе знак тогда…
– Знаю, Митька, – я похлопал парня по тощему плечу, мысленно матюгнувшись. Такое время. – А я и не знал, что у тебя мамка жива.
– Так я специально тихарился, чтобы и мамка про мои дела ничего не знала, и вот так вот не случилось, – быстро зашептал Митяй, рассовывая по карманам полицайское «богачество». – Не убрег. Дядя Саша, честное слово, я как мог выворачивался…
– Да брось ты оправдываться, Митяй, – поморщился я. – Мамку-то как думаешь выручать?
– Она уже узелок собрала, – сказал Митяй. – Уговор у нас был, что я ее в Свободное вывезу, как только все… вот это… Знаю одну цыганскую тропку…
– Верил, значит, что я тебя вытащу? – прищурился я.
– Конечно, верил, ты же своих не бросаешь, – сказал Митька, а потом его затрясло. – Вот же гнида этот чухнец! Клялся, что отпустит, а сам…
Митяй зашмыгал носом, отвернулся, вытер глаза рукавом. Вдалеке раздалась громкая немецкая речь. Пора было разбегаться. Я мотнул ему головой в сторону ближайших кустов. Тот кивнул и бесшумно растворился в темноте.
Я спокойно выбрался в более людную часть города. Хотя людной ее назвать было трудно. Редкие встречные и поперечные торопились по домам. До комендантского часа оставалось немного времени. Я тормознул «лихача», возможно того же самого и благополучно доехал до княжеских палат.
В прихожей меня встретила Глаша. Из гостиной и столовой доносились возбужденные голоса. Плыл табачный дым. Звякали бокалы. Похоже, вечеринка была в самом разгаре. Я скинул штиблеты, на подошвах которых было по килограмму грязи. Прошел в ванную. Благо, Захар, наш истопник, раскочегарил водогрейную колонку. Так что проблемы с тем, чтобы помыться не возникло. Горничная подала мне все чистое. Приведя себя в порядок, я вышел к гостям. За изрядно разоренным столом, сидела обычная компашка. Князь Сухомлинский, граф Суворов, литератор Обнорский, поручик Серебряков, который кивком со мною поздоровался, словно мы сегодня не виделись.
Глаша принесла мне чистые тарелки и столовые приборы. Положила гусятины, пододвинула блюдо с заливной рыбой и еще какие-то тарелочки и блюдца со снедью. Обнорский налил мне водки и мы с ним выпили. Этот бумагомарака приехал в Плескау аж из Лиможа, дабы рассказывать читателям белоэмигрантских газетенок о том, какое счастье принесла «Великая Германия на освобожденные от большевистского ига территории многострадальной России…». Судя по тому, что сей щелкопер был беспробудно пьян, виселицы и расклеенные по городу приказы комендатуры, за нарушение которых жителям полагалась только одно наказание – смертная казнь, его не вдохновляли на творчество.