Красный закат в конце июня
Шрифт:
– У ребят, что у жеребят, по два зуба. Много их у меня было. Все на небо ускакали. Без них горе. А с ними, Матрёна, вдвое.
– У нас с вами, Прозор Петрович, хорошие детки будут.
– Дай Бог деток. Дай Бог путных…
Полоскала Матрёна в сизой воде Ваги, на коленях с заберега, с узкой ледяной полочки.
Во всю ширь – бело. Ивняк на другом берегу закуржевел. Только и цветного вокруг,
Пока тряпицу козонками не перетрёшь, глина из неё не выйдет.
Возила Матрёна холстину под водой – там как будто теплее. А стала выжимать, тут морозцем и охватило.
Скорее опять в ледяную воду на обогрев.
Большими рыбинами ходили в глубине полотнища. Словно вцеплялись в руку Матрёны и норовили на дно уволочь. Однако всё-таки одна за другой оказывались эти рыбины в корзине…
Черепашкой вползла тринадцатилетняя молодка на высокий берег. За верёвку втянула корзину с постирушками.
Теперь белое – по снегу раскидать. Тёмное – по жердям.
Застынет холст на морозе, станет гулким, как барабан.
Оттает и досохнет в бане.
Вальком разгладится на лавке.
Отлежится в сундуке…
В даровой избе Матрёна с Прозором ещё не жили (ждали отца Иоанна для освящения), хотя Прозор внутрь заходил, что-то подтёсывал там, подколачивал.
Печь топил.
Прибрёл, наконец, священник, в лаптях, в рясе поверх полушубка, толстый, мордатый.
Потребовал углей в кадило.
Оловянный шар на грубой пеньковой верёвке превратился у него из кадила в жаровню, ибо вместо заморского ладана отец Иоанн натрусил на угли сосновой смолы – живицы.
«Воньё благоуханно» невидимыми лучами пронизало воздух в избе.
Звякнули бубенчики на кадиле.
Мрачным, недобрым голосом прочитал поп на пороге чин о храмине, спасаемой от злых духов.
Сотворил молитву «над пещию».
Грозно прикрикнул на Прозора:
– Воду неси. Кропить буду.
Пока Прозор бегал с горшком к ручью, отец Иоанн всплакнул над Матрёной, погоревал:
– Одна слеза катилась, другая воротилась. Волос у тебя кучерявый, как у блудниц на святых образах. Но коли ты, жёнка, натерпелась горя в младые лета, так, видно,
Напевно, жалостливо сказывал, а увидав Прозора, заорал ему в лицо:
– Да воскреснет Бог и расточатся врата Его!
Не иначе, казалось, по уму попа, лукавый в самом Прозоре обитал и из него должен быть изгнан.
Пучком смоченных веток хлестнул отец Иоанн перед лицом Прозора будто розгами, с просвистом.
И вдруг опять мешком пал на лавку, тяжко задумался.
Бормочет:
– Страху много, а плакаться не о чем…
Матрёна кинулась вон, вернулась из бани с горшком сочива. А Прозор выставил перед попом вино в склянице.
И – чудо чудное для Игны – серебряный печенежский кубок с косым срезом.
– Вишь, разбойник! Нагрёб добра. Разживаешься на чужом-то несчастье, – опять взвился отец Иоанн.
Учтиво, без трепета, прямо глядя на попа своими бокастыми глазами, Прозор пояснил, что имущество это – из приданого. Законным обладателем коего является отец жены, то есть покойный тесть, достославный Геласий Никифорович Синцов!
И главное, выразил попу Прозор, никакое счастье не делается на чужом несчастье. А только на своём собственном.
– Речистый шиш! – воскликнул отец Иоанн и вскочил на ноги. – Много знай, да мало бай!
Покинул жилище с громом посоха и бубенцовым бряком кадила.
Кибитка мчалась вдоль пологого берега Ваги, в стороне от промоин крутояра.
Из-под кованых копыт в мягком мартовском снегу стреляло кубиками.
Гонец Ямского приказа сидел на облучке боком. Крылом поднятого воротника укрывался от встречного ветра и комьев снега [85] .
85
Зипун лазоревый астрадинный; шапка вишнёвая с пухом; кушак кожаный с ножнами; кафтан шубной полусуконный подлазоревый, – такова полагалась форма гонцу тех времён по документам Архива древних актов.
Конец ознакомительного фрагмента.